Во-вторых, следует учесть тот факт, что советская модель образования пережила пик своего развития в 1960–1970-х гг. и была абсолютно адекватна социальному, интеллектуальному и психологическому состоянию тогдашнего общества, технологическим условиям и задачам экономического развития того времени. Корректно ли сравнивать ее эффективность с образовательной моделью, которая формируется полвека спустя в обществе, переживающем сложные социальные метаморфозы и глубочайший психологический стресс, туманно представляющем пути и перспективы своего развития, сталкивающимся с последствиями информационной революции и необходимостью развертывания масштабных инновационных процессов? Ностальгия по концептуальной стройности, методологической упорядоченности, содержательной системности, психологической комфортности советского образования легко объяснима с точки зрения настроений значительной части преподавательского сообщества, но она малопродуктивна в диалоге с поколением, рожденным в условиях информационной революции и глобализации. Важно понять, что современные педагогические новации, в том числе переход к балльно-рейтинговой системе, не уничтожают советскую модель образования – та ушла в прошлое вместе с советским обществом, хотя и сохранила пока многие внешние атрибуты. Российской же высшей школе предстоит создать образовательную модель, открытую к запросам даже не сегодняшнего, а завтрашнего дня, способную в максимальной степени мобилизовать креативный потенциал студентов и преподавателей, обеспечить их успешную интеграцию в быстро меняющуюся социальную реальность.

Третий аспект этой проблемы связан с тем, что, несмотря на участие России в Болонском процессе, внедрение балльно-рейтинговой системы в российских и европейских вузах имеет совершенно разные приоритеты. В Европе Болонский процесс направлен, прежде всего, на обеспечение открытости образовательного пространства и академической мобильности всех его участников. Он не меняет основ европейской образовательной модели и поэтому осуществляется преимущественно административными мерами. Ключевое значение имеет внедрение ECTS (European Credit Transfer and Accumulation System) и ECVET (The European Credit system for Vocational Education and Training) – систем перевода и накопления кредитов (зачетных единиц), благодаря которым результаты обучения студента формализуются и могут быть учтены при переходе из одного университета в другой, при смене образовательных программ. Успеваемость студентов при этом определяется национальной шкалой оценок, но в дополнение к ней рекомендована шкала оценивания «ECTS grading scale»: изучающие ту или иную дисциплину студенты статистически делятся на семь рейтинговых категорий (категории от А до Е в пропорции 10 %, 25 %, 30 %, 25 %, 10 % получают студенты, сдавшие экзамен, а категории FX и F – студенты, провалившие его), так что в итоге студент накапливает не только кредиты, но и рейтинговые категории. В российских вузах такая модель бессмысленна уже в силу их совершенно незначительной интеграции в европейское образовательное пространство, равно как и отсутствия сколько-нибудь заметной академической мобильности внутри страны. Поэтому внедрение балльно-рейтинговой системы в России может быть целесообразным и эффективным только в том случае, если связано не с сугубо административными реформами, а с изменением самой модели обучения, внедрением технологий компетентностной педагогики.

Миф второй. Применение балльно-рейтинговой системы нарушает целостность и логичность образовательного процесса, абсурдным образом меняет соотношение значимости лекционных и практических занятий (с точки зрения набора рейтинговых баллов лекции оказываются самой «бесполезной» формой учебной работы), нагромождает процедуры «текущего» и «рубежного» контроля, хотя при этом разрушает классическую модель экзаменационной сессии – высокий рейтинг может позволить студенту вообще не появляться на экзамене, и его подготовка оказывается лишена системного контроля.