— Ах, уже начало темнеть! Я и не заметила!

Её высочество была рыжеволосой, как вся семья императора, но в отличие от их холёных лиц выглядела болезной. И дело совсем не в её неспособности ходить, а в особой манере общаться, в мягких чертах лица, казавшихся смазанной картиной, в почти неприятной худобе. И одежды-балахоны светлых цветов придавали ей вид привидения, вполне вольготно чувствовавшего себя среди узких окон замка и полутёмных коридоров.

— Я теперь не доживу до утра, если вы не объяснитесь немедленно, каноник, — улыбка принцессы была такой же, как и она сама, бесплотной, мимолётной. — Прошу вас, присаживайтесь!

— Благодарю, миледи! Я пришёл испросить у вас разрешения на допрос мною и Старшим следователем вашей подопечной. Госпожи Элоизы Феррмар.

— Она не моя подопечная, — тонкие губы сжались в линию.

— Формально, да. Но какой же я служитель закона Божьего, если не могу читать в людских душах?!

— Вы же не приняла сана, каноник, и не собираетесь, судя по вашему щеголеватому виду.

Меня оценили. Меня ждали, значит, и я не ошибся в своих предположениях.

Обо мне были наслышаны.

— Тем легче мне читать в душе женщины.

— Аккуратнее, каноник, я могу счесть это за дерзость.

Я всегда ходил по краю. Смотрел в лица многих женщин, я любил видеть их глаза, потому что язык их лжив, а взгляд, когда они слышат то, чего не ожидают, красноречивее пустых витиеватых фраз.

— Речь идёт о применении злокозненной магии и последующем убийстве. Вот где настоящая дерзость, ваше высочество!

— Вы говорите так, будто обвиняете Элоизу. Она невинное дитя, уверяю вас! Мне жаль, что эта история с несчастной Юстаной коснулась её, это понятно, злые языки сплетничали о ней и графе просто из зависти к красоте и юности одной и высокому положению второго, но, да простит меня Бог, Юстана сама накликала беду.

— Сама?

Её высочество раскраснелась и велела крепкой служанке, помогавшей в несчастье принцессы, открыть окно настежь, чтобы впустить свежего воздуха, будто он способен остудить горячую голову и развеять самые дурные подозрения.

— Нехорошо так о покойнице.

Её высочество попросила служанку о стакане воды и с жадностью осушила бокал.

— Только правда по-настоящему оскорбительна. Помните, так сказано в Писании.

— Верно, каноник. Истину не удержать за самыми крепкими дверями, моя мать всё время твердила так. А как же «о покойниках либо хорошо, либо ничего»?

— На самом деле в первоисточнике эта фраза оканчивает: «ничего, кроме правды». Ваше высочество, важно всё, что поможет душе несчастной госпожи Лонгрен упокоиться с миром.

Я настаивал, переходил границы, но должен был пробыть в Вороньем замке как можно дольше. Женское любопытство разрушает стены, если Гестия здесь, а я всё сильнее уверовал в это, то она подслушивает.

— Мне говорили, что вы странный, каноник.

Принцесса кинула взгляд на стену за моей спиной, на которой висело круглое невыразительное панно.

— Ну хорошо, Юстана интересовалась древней магией. Не так, как все мы, кто обращается к ведьмам в надежде изменить лицо или узнать будущее, а потом отмаливают грехи на исповеди. Всерьёз. Собирала старинные неработающие артефакты со всего мира, я говорила, что её дурят, но она не слушала, я и отстала. Пусть о ней муж печётся.

Сказано было с откровенной неприязнью, прикрытой снисходительным высокомерием. И снова на лицо её высочество наползла маска заботы и лёгкой скорби. Невыразительные лица тем и хороши, что им можно придать любое выражение, и каждое выглядит естественным.

Я молчал и ждал продолжения. Тот, кто начал сдавать ближнего, уже не остановится.