– А хоть и так, – усмехался за ним монах.

– Подойдите ко мне, – приказал Волков юноше.

Тот сразу повиновался.

– Вы не трус? – Спросил у него кавалер, разглядывая его.

– Не знаю, господин, – выкупив глаза, отвечал здоровяк. – Не было случая узнать.

– Хотите служить мне?

– Нет, господин, солдатское дело очень хлопотное, – честно признался увалень. – У меня к нему не лежит душа.

– Теперь поздно думать, куда там лежит ваша душа, теперь брат ваш мне денег предложил.

– Это понятно. – Вздохнул здоровяк.

– Перед тем, как взять вас, хочу знать, как вас убивать, когда вы струсите в бою?

– Что? – Не понял молодой Гроссшвулле, он стоял и таращил глаза на Волкова.

А тот был абсолютно серьёзен, ему сейчас совсем не хотелось шутить.

– Спрашиваю вас, как предпочитаете умереть, с проколотым брюхом, с перерезанным горлом или с разбитой головой?

– Я даже не знаю, господин. – Проговорил увалень.

– Ладно, я сам выберу. – Сказал Волков и приказал. – Хилли! Возьми этого человека и проследи, что бы он дошёл до Эшбахта и что бы ноги его не были в крови.

– Прослежу, господин, – обещал молодой сержант.

– А вы, увалень, имейте в виду, что у сержантов на редкость дурной характер, особенно когда дело касается новобранцев и дезертиров. – Ухмылялся кавалер.

Здоровяк смотрел на него со страхом и разинутым ртом.

– Пойдём, – сказал Хилли, схватил его за рукав и поволок растерянного парня к своим солдатам.

– С вас талер, – сказал Волков его брату, когда увалень ушёл подгоняемый сержантом.

Гроссшвулле сразу достал монету, словно приготовил её заранее. Протянул серебро кавалеру, но тот даже не потрудился взять деньги. Деньги забрал брат Семион. А Гроссшвулле ещё кланялся за это и благодарил Волкова. А когда он ушёл, монах, вертя монету перед носом, произнёс:

– Вот так вот, сначала вы работали на славу, кавалер, теперь слава работает на вас.

Может, он и был прав, но сейчас Волкову было плевать и на славу, и на монету. Сейчас он думал только о Брунхильде.

Долго она не раздумывала. На запад ехать было нельзя, там Фёрнебург, Вильбург и Хоккенхайм, ни один их этих городов она посещать не хотела.

– Игнатий, ты был в Эксонии?

– Конечно, госпожа, – отвечал кучер, поправляя сбрую на лошади. – Я сюда через те места добирался.

– Говорят, там много серебра.

– Это точно госпожа, даже у тамошних хамов серебра больше, чем у хамов здешних, уж не говоря про господ.

– Говорят, это из-за серебряных рудников, что там имеются в избытке.

– Говорят, что там их пропасть сколько, – соглашался конюх, открывая ей дверь в карету и откидывая ступеньку.

– Ну, что ж, значит, туда и поедем, – она взглянула на служанок, – Ута, Зельда, у вас всё готово?

– Да, госпожа, – сказала Ута, – всё, что вы велели, всё сложено.

– У меня всё готово, – сказала кухарка. – На день еды хватит.

– Ну, тогда поехали, – Агнес передала шкатулку конюху, оперлась на руку, влезла в карету и забрала драгоценный ларец. Положила его себе на колени. Дождалась, когда Ута и Зельда влезут за ней, и уже тогда крикнула: – Трогай!

Городом Штраубинг звался напрасно. Захолустье, глушь, кроме ратуши да кирхи нет ничего. Домишки крепенькие, старенькие, но чистенькие, видно, городской совет за этим следил. Улицы метены. Больше ничего, ни лавок хороших, ни гильдий. Только дорога большая, что шла через город с юга на север. Нипочём бы здесь не остановилась, не скажи ей Игнатий, что коням передых и корм с водой нужны.

Трактир вонюч был и грязен, тараканы в палец, и прогорклым маслом недельной давности с кухни несёт, хоть нос затыкай. Людишки за столами – шваль придорожная. Игрочишки, конокрады, воры. Ножи да кистеня за пазухами прячут. Как она вошла, так все на неё уставились, но Агнес этих людей не боялась ничуть.