Там их ждал молодой граф и, слава Богу, он радушно улыбался Волкову. Значит, разговор их будет не столь неприятен, как поначалу думал Волков.

– Друг мой, садитесь, – предложил граф.

Волков и брат Семион уселись на одной стороне стола, сам граф, канцлер и ещё один человек сели напротив. Третей человек со стороны графа был учёным или юристом. Или ещё кем-то из тех людей, у которых пальцы всегда темны от чернил.

– Уж простите меня, что с утра прошу у вас времени для дела, но думаю, что сие и для вас может быть важно, – начал хозяин. Он указал на человека с грязными пальцами. – Это секретарь коллегии адвокатов Малена, Нотариус Броденс. Он с моего и, конечно же, вашего соизволения будет делать записи, вы не возражаете?

– Отчего же мне возражать, – всё ещё недоумевал Волков. – Или против меня затевается тяжба?

– Избавь Бог, что вы, кавалер, никто не осмелился приглашать человека в гости, что затеять тяжбу. Но вопрос, о котором пойдёт речь дальше, весьма щепетилен. И требует он того, что бы был при разговоре юрист и документ был составлен по всем правилам.

Кавалера разбирало любопытство, и он сказал:

– Что ж, так давайте, господа, перейдём к делу.

– Прежде, чем мы начнём, – начал негромко нотариус, – хочу, что бы знали вы, коли вопрос вам покажется бестактным или глупым, так на него вы в праве не отвечать. И в любой монет беседу прервать и уйти, никто не остановит вас.

– Начинайте уже, я весь в нетерпении. – Сказал Волков. Он поглядел на соевого спутника, брата Семиона, монах тоже был заинтригован.

– Имя ваше Иероним Фолькоф, рыцарь божий и господин Эшбахата, которого прочие зовут Инквизитором? – Стал спрашивать юрист.

– Да.

– Были ли имена у вас другие?

– Раньше звался я Ярославом. Был Яро Фолькоф.

– Отчего поменяли имя?

– Болван-монах при возведении меня в рыцарское достоинство записал меня в реестр рыцарей города Ланна как Иеронима по дурости своей и приписывать отказался. Я оспаривать не стал.

– Хорошо, скажите, кавалер, правда, что всю жизнь свою вы провели на войнах и в походах, и там ран и увечий во множестве сникали.

– Сие правда.

– Скажите, кавалер, были ли у вас раны и увечья, что мешали бы вам вожделеть дев и жён. Любезны ли вам девы и жёны?

Волков покосился на своего монаха тот сидел с остекленевшим от удивления лицом.

– Таких ран у меня нет, – ответил, наконец, кавалер. – Жёны и девы мне любезны, вожделел их и вожделею, как Господом положено.

– Есть ли у вас пред Богом или пред людьми обязательства брака или обязательства безбрачия, есть ли обещания или обручения?

– Никому ничего подобного не обещал. – Ответил Волков. Он, кажется, начинал догадываться, о чём идёт речь.

– Что ж, на том первое дело мы и закончим. – Сказал нотариус. – Вот, соизвольте поставить имя своё на этой бумаге.

Он положил на стол исписанный лист. Брат Семион тут же вскочил, взял бумагу, но Волову её не отдал сразу, а стал читать её, словно поверенный у кавалера. И кавалер, как ни странно, был в этом ему признателен.

– Всё верно, господин, можно подписывать, лишних слов здесь не записано, только ваши слова, – тихо сказал монах, кладя бумагу перед Волковым.

Нотариус всё равно услыхал его слова и злобно глянул на монаха, оскорблённый таким подозрением.

Волков обмакнул перо в чернила и подписал бумагу.

– Что ж, – продолжил нотариус, забирая бумагу и пряча ей в папку. – Тогда перейдём к главному вопросу. Дозволите ли вы мне, граф, вести его, или будете сами говорить?

– Скажу сам, – произнёс молодой фон Мален. Он чуть помолчал, улыбаясь, гладя на Волкова и обдумывая, кажется, слова, а потом начал. – Не далее, как вчера, наш епископ, отец Теодор, говорил с моим отцом и сказал, что Богу неугодно, когда столь славный воин, как вы, и столь знатная девица, как моя сестра Элеонора Августа, пропадают в печальном одиночестве. И отец мой, и я считаем, что сие плохо не только для Бога, но и для государя нашего, Его Высочества герцога.