Правую дверцу опять заело, и Юрию пришлось перегнуться через сиденье, чтобы помочь пассажиру забраться в салон. Полнеющий лысоватый мужчина, одетый в расчете на дождливую погоду, тяжело плюхнулся на переднее сиденье рядом с Юрием и принялся раз за разом хлопать своенравной дверцей. Его нижняя губа была оттопырена, выдавая раздражение. Наконец дверца закрылась, пассажир откинулся на спинку сиденья и бережно пристроил на коленях плоскую спортивную сумку. Сумка издавала отчетливый запах жареной курицы, и Юрий, который уже успел проголодаться, сглотнул слюну.

– В Быково, – скомандовал пассажир тоном человека, привыкшего отдавать распоряжения. – Надеюсь, ваша машина сможет туда доехать?

Он покосился на Юрия и слегка нахмурился, пытаясь что-то припомнить. Юрию его лицо тоже показалось знакомым. Он не впервые видел эту обширную сверкающую лысину, жирный двойной подбородок, гладкие белые щеки и оттопыренную нижнюю губу. Будь это лицо чуть подлиннее и не таким жирным, его обладатель был бы похож на классика отечественной литературы Алексея Николаевича Толстого.

Юрий отъехал от тротуара, развернулся на перекрестке и поехал в сторону Быково. Он смотрел на дорогу, но лицо пассажира все время не давало покоя. Что-то беспокоило Юрия в этом лице. Где же они виделись? Почему-то Юрий был уверен, что не просто видел этого человека где-нибудь в толпе или в вагоне метро. Им наверняка приходилось общаться, но вот где и при каких обстоятельствах? И почему, спрашивается, его сходство с Алексеем Толстым кажется таким важным?

И тут Юрий вспомнил. Перед ним, как наяву, встал летний день, проведенный в загородном доме банкира Арцыбашева, песчаный пляж, людские голоса, смех, музыка, запах шашлыков и прыгающий на одной ноге, силясь попасть другой в штанину, полуодетый пьяный толстяк – Георгиевский кавалер и лауреат какой-то литературной премии, член Союза писателей Самойлов, которого Женька Арпыбашев, помнится, обозвал проституткой. “Мир тесен, – подумал Юрий. – Ох, не вовремя мне встретился этот лауреат! Только-только все начало забываться, и вот, пожалуйста!"

Георгиевскому кавалеру, по всей видимости, не давали покоя те же мысли, потому что он, поерзав на скрипучем сиденье, повернулся к Юрию лицом и спросил:

– Нам случайно не приходилось встречаться? Что-то мне ваше лицо кажется знакомым…

– Нет, – солгал Юрий, – не приходилось. У него не было ни малейшего желания возобновлять знакомство.

– Странно, – сказал лауреат. – Впрочем, что тут странного. У меня отвратительная память на лица, а на имена еще хуже. Познакомлюсь с человеком, а через две минуты не помню, как его зовут. Выпивал как-то раз с министром чего-то там такого. Ну, чокнулись раз, другой… Надо разговор поддерживать, а я забыл, как его по батюшке. Помню, что вроде бы Николай, Коля, а вот как по отчеству – хоть убей, не вспомню. Неудобно получилось. А ведь, казалось бы, писатель должен помнить такие вещи… – Он сделал многозначительную паузу, давая Юрию возможность вставить восхищенную реплику наподобие: “О! Вы писатель?”, но Юрий молчал, глядя на дорогу, и лауреат, недовольно пожевав губами, продолжал:

– Я ведь писатель. Член Союза. Георгиевский кавалер, между прочим, и лауреат литературной премии имени… Вот черт, даже это забыл! Моя фамилия Самойлов. Аркадий Игнатьевич Самойлов.

– Очень приятно, – сказал Юрий. Все это он уже слышал, и примерно в тех же выражениях.

– А вы, я вижу, не спешите представиться, – после очередной паузы заметил Самойлов.

– А зачем? – не слишком вежливо ответил Юрий.

– Возможно, вы правы, – сказал писатель. – Все равно забуду. И потом, что толку знакомиться? Мы с вами вращаемся в совершенно разных кругах, и вряд ли нам доведется встретиться снова. – Голос у него был уверенный, гладкий, как и его лицо, и Юрий пожалел, что древний радиоприемник, вмонтированный в переднюю панель машины, давным-давно не работает. Было бы очень неплохо чем-нибудь заглушить этот самоуверенный голос. – Курить у вас можно? – поинтересовался Самойлов.