А в это время в ведомстве Степана Матвеевича, в Петербургском Метрострое события разыгрывались нешуточные. Поняв, что Буреляйло потерян безвозвратно, и руководствуясь старым надежным принципом «незаменимых людей нет», на должность Степана Матвеевича был назначен новый руководитель проекта. Тот, было обрадовавшись поначалу быстро обнаружил подвох, в виде прорытой на пол-острова никчемной норы, и запил вслед своему предшественнику. Таким же образом пропало в неизвестность еще трое вслед назначенных сотрудников. За ними потянулись и простые работники организации, справедливо рассудив, что место это проклято. Работы почти полностью остановились. По тоннелям метро бродили пьяные растерянные рабочие строители, порой пугая своим внешним видом и неожиданными появлениями обходчиков путей и поздних пассажиров.

По поверхности острова шастали уже бесконтрольные слухачи, пытавшиеся загнать по дешевке свои ставшие уже ненужными рации и эхолоты, лозы спросом не пользовались. Руководство Метрополитена рвало на своих телесах волосы, переписывало на родственников все приобретенное за время строительства имущество и собиралось в дальние поездки, кто на Север, кто как водится на Запад. Однако покуда не упал последний волос с седеющего руководящего темени нашелся-таки человек, который смог обуздать стихию анархии и разгильдяйства.

Был разработан и осуществлен дерзкий своим замыслом, и безукоризненный своим осуществлением план. Человек, очередной раз занявший место Степана Матвеевича Буреляйло, не важно как его звать, (по двум причинам: он больше не будет упомянут в рассказе, он и сейчас занимает эту должность и это может повредить как ему, так и рассказчику), решил заколотить досками чкаловский тоннель, дорыть петроградский, до врезания его в «желтую» ветку и открыть там новую станцию. Станцию назвали «Спортивная».

Так как тоннели копались глубже имеющейся ветки, станцию сделали двухъярусной, и осветили это как небывалый прорыв в метростроении. На открытии станции присутствовало все начальство, включая губернатора и всех его прихвостней. Хлопали в ладоши, с остервенением резали нарядные ленточки, делали памятные фото, и произносили пафосные патриотические речи. Таким образом, руководство Метрополитена смогло спокойно выдохнуть, отложить свои перспективные поездки и начать заново обрастать волосами.

Надо ли говорить, что все бывшие подчиненные Степана Матвеевича были в один день уволены, дабы тайна подземелья не была раскрыта. Им еще повезло, ведь будь на дворе другие времена, судьба той же Зинаиды Викентьевны сложилась бы ой как иначе.

Глава пятая. Предупреждающая читателя об опасностях, которые подстерегают в метро, как безответственных гражданских, так и совсем даже наоборот, вполне себе ответственных военных лиц.

Все случилось в самом начале августа. Стоял субботний ясный день. Набережная реки Карповка – удивительное место, и не только потому, что Ботанический Сад пытается удивить тем, что можно вырастить посреди болота. Не только тем, что Петроградская Сторона целиком пытается отделиться от остального города своей архитектурой, характером, может какими-то устоями, да еще черт знает чем, но таки заметно хочет. Дело в том, что и люди и события, происходящие с ними совершенно другие. Ну, возьмите например Литейный или не дай Бог Гороховою – достоевщина в чистом виде. На каждом углу так видишь созревшую, недозревшую, или что еще хуже перезревшую Соню Мармеладову. И Федор Михайлович тут совсем не причем, он лишь рисовал таких с натуры.

Нет, ну правда. Просыпался с утра, жадно ел приготовленную женой, Анной Григорьевной яичницу, выпивал, придерживая нечесаную поутру бороду, стакан водки, и когда с ней, в смысле с Анной Григорьевной, а не с бородой или водкой, когда и один шел пешочком на Петроградскую сторону. Вы конечно же спросите: «От чего пешком?». С удовольствием вам отвечу. Нет, не для моциона, как вы должно быть сперва подумали. И не ради обозрения прелестных видов. Все гораздо прозаичней. Наш дорогой Федор Михайлович был до бестолковости не расчетлив во всем, что касалось денег. Потому из долгов не вылезал. Задолжал он наверное всем, кого только знал, или просто видел однажды. Задолжал даже извозчикам, которые, не смотря на уважение к его литературному таланту, возить его наотрез отказывались. Знали уже, черти, что он либо портмоне дома оставил, либо попросту возьмет и убежит по проходным дворам. Лови его потом. А что толку? Другой какой, не опытный догонит, так Федор Михайлович развернется, рожу страшенную сделает, рванет с груди манишку, и совсем уж не литературно, не по-писательски такого наскажет, что не приведи Господь. А самое страшное у него под этой самой манишкой. На голой безволосой груди, едва прикрытый бородой, Петропавловский Собор виднеется. А кругом Собора виселицы расставлены. Ох и страшно.