Бросив взгляд на наручные часы, майор приказал третьей роте идти вперёд. Вслед за ними предстояло выдвигаться и ему, а также подразделениям связи, входящими в штабной взвод, и трём станковым пулемётам из батальонного взвода тяжёлого оружия – их Пауилн решил оставить при себе в качестве резерва.

Сняв каску, он уже потянулся было за противогазом, однако что-то в поведении склонившегося над телефоном штаб-сержанта остановило его. Поза связиста, выражение внезапно побледневшего лица, дрожь руки, выводящей буквы – всё свидетельствовало о том, что по ту сторону непроницаемого для людского взора алого барьера творилось нечто непредсказуемое. Непредсказуемое и ужасное.

– Что случилось? – Вместо ответа связист протянул майору лист бумаги, вырванный из простого клеёнчатого блокнота, на котором, под более ранними надписями, карандашом было выведено: «Рядовой Одсли погиб, пытаясь дотронуться до одного из вихрей. Он бесследно исчез».

Пауилн, проклиная всё на свете, а особенно – глупость покойного Одсли, сунувшего голову в пасть льву, расстегнул противогазную сумку. Резиновую маску он натягивал уже на ходу. Следуя примеру командира, батальонные подразделения поддержки двинулись за ним по пятам; в противогазах они напоминали причудливых, фантастических существ с серыми лицами и такого же цвета прорезиненными хоботами, достигающими пояса. Незабываемое впечатление производил мастер-сержант-связист, пытавшийся одновременно делать сразу три дела: шагать ускоренным шагом, одевать противогаз и записывать получаемые сообщения. Тем не менее, ему посчастливилось преуспеть в исполнении этой нелёгкой задачи, и он лишь на несколько шагов отстал от Пауилна.

Майор почти бежал. Стёкла противогаза моментально запотели, и, как он ни тёр их, ничего не помогало – проклятая испарина выступила на внутренней стороне, а не на внешней. Резиновая маска сжала лицо, словно гигантская присоска; у Пауилна возникло ощущение, будто его заживо положили в гроб – настолько скованны были мышцы лица и ограничен доступ кислорода и зрительных ощущений.

Он пробирался вперёд едва ли не наощупь и почти на каждом шагу спотыкался; его чертыханья, искажённые противогазом, стали нечленораздельными, хотя подчинённые, и сами испытывавшие подобные затруднения, конечно, догадывались о содержании этих фраз. Один из них, сержант-пулемётчик, подскочил к Пауилну и, приподняв маску, попросил разрешить снять противогазы.

Пауилн в этот момент страстно желал только одного: снять проклятую маску, которая буквально душила его – и не мог этого сделать. Причём дисциплина, впитавшаяся за десятилетия службы в плоть и кровь майора, была лишь отчасти тому причиной: он испытывал страх, самый настоящий первобытный страх перед неведомыми духами, которые могут околдовать его и похитить бессмертную душу. Страх этот, в котором он отказывался признаться даже самому себе, стал источником постепенно закипающего гнева, способного заглушить любые эмоции.

Ярость стала тем, что позволило Пауилну преодолеть боль. Выхватив револьвер, он потряс им перед лицом пулемётчика, красноречиво давая понять, что думает о его просьбе. В таких случаях полагалось пользоваться специально разработанным для армии языком жестов, однако Пауилн, которого, как на грех, подвела память, избрал более простой путь прямой угрозы. С искренним злорадством он наблюдал, как страх появляется в глазах сержанта; только что Пауилн сам не знал, как спастись от дрожи в коленях, сейчас же сам испытывал физическое удовлетворение оттого, что смог напугать кого-то даже больше, чем роковой ДПФ.