Хорошенько подумав, Пол решил быть терпеливым. Очень-очень терпеливым. И осторожным. Нужно помнить об этом всякий раз, когда он протягивает Крольчихе морковку и пытается погладить ее мех. Иначе он спугнет ее и лишится возможности помочь ей стать настоящей.

Прошел еще один день. Наступило утро пятницы. Джулия сидела на своей узкой кровати со стареньким ноутбуком на коленях и добросовестно составляла план диссертации. Под Моцарта. Ее и сейчас удивляло, почему профессор Эмерсон выбрал именно Моцарта. Удивлял резкий переход от «Найн инч нейлз» к «Реквиему». Может, он истязал себя Lacrimosa, оплакивая Грейс? Или были иные причины, заставлявшие его без конца гонять единственный и далеко не радостный фрагмент моцартовского «Реквиема»?

Джулия закрыла глаза. Многоголосый хор дробил латинские слова на слоги, и каждый становился ударом молота по душе. Или по сердцу…

«Что же происходит с Габриелем, если он терзает себя Lacrimosa? И почему я ощущаю странную близость к нему, когда слушаю эту музыку? Я всего лишь заменила его фотографию его же диском. Только что не кладу этот диск под подушку. Я даже не Крольчиха. Я глупый больной щенок».

Джулия тряхнула головой и попыталась вернуться к плану диссертации. Но моцартовская музыка не отпускала. Чтобы это утро тоже не стало полным слез, она переключилась на мысли о Поле и их вчерашнем походе в библиотеку.

Он ей очень помог. Мало того что Пол открыл ей доступ в профессорский отсек, он, по сути, рассказал ей, как правильно составлять план, на что обратить внимание и все такое. Ему даже удалось ее рассмешить, причем несколько раз. Джулия уже и не помнила, когда она в последний раз столько смеялась. Пол вел себя как настоящий джентльмен: открывал ей двери и таскал на плече ее уродца. Этот парень из вермонтской провинции обладал рыцарскими манерами. Он просто не мог не понравиться Джулии. И его покровительство не было чем-то навязанным ей. Оно предлагалось с достоинством и без малейшего намека на то, что с ней нужно возиться, как с малым ребенком. После вчерашнего Джулия стала мысленно называть его Вергилием. Кто лучше Вергилия смог бы провести Данте по всем лабиринтам Ада? И кто лучше Пола – скрытого Вергилия – проведет ее по всем лабиринтам плана диссертации?

Ей действительно хотелось, чтобы ее план понравился Эмерсону. Более того, чтобы он произвел на профессора сильное впечатление. Может, тогда уважаемый профессор сообразит, что она не напрасно взялась изучать творчество Данте? Может, признает у нее наличие ума? Едва ли. Профессор Эмерсон уже составил о ней свое мнение, которое не изменят даже слова Грега Мэтьюса.

По правде говоря, она ведь не столько хотела поразить его своим планом, сколько мечтала о том, чтобы он наконец вспомнил, кто она.

Что хуже: то, что Габриель ее забыл? Или то, что он превратился в профессора Эмерсона? Джулия часто терзала себя этими вопросами, и они всегда приводили ее в отчаяние. Милый, нежный Габриель, забывший ее, был все же лучше, чем Габриель, продолжавший ее помнить, но превратившийся в профессора Эмерсона с его букетом пороков.

Глядя на себя со стороны, Джулия удивлялась: чем, собственно говоря, она стремится впечатлить профессора? Замысел ее диссертации был прост и прямолинеен. Все строилось на сравнении между куртуазной любовью, представленной целомудренными отношениями Данте и Беатриче, и плотской страстью, раздирающей Паоло и Франческу. Эти двое, как известно, томились в круге Ада, отведенном для прелюбодеев. Ей хотелось рассмотреть все достоинства и недостатки целомудрия (эта тема серьезно ее занимала) и сравнить проповедь целомудрия с подсознательным эротизмом, лежащим в основе всей «Божественной комедии».