Мы одновременно обернулись, ожидая увидеть банду сутенеров с бейсбольными битами и офигенную пигалицу в центре с острыми коготками. Но вместо банды долговязых ублюдков на нас непонимающе косился господин Моховской.

Первую секунду мы приходили в себя, а вторую секунду неуверенно произнесли:

– Добрый вечер! Мы все в сборе.

– Что? Бандитская пуля? – спросил продюсер, усаживаясь за последний свободный стул.

– Один чайник сзади влетел, а я не пристегнут был и ударился об руль, – правдиво оправдывался Белкин. – Все предельно просто и никакой романтики.

На этой заключительной ноте допрос был исчерпан.

Выглядел Моховской как типичный столичный продюсер. Мы встречались с ним и раньше, но впервые на официальных переговорах. Мне удавалось видеть его за кулисами, в светской хронике (очень редко), в слухах и сплетнях корпоративной тусовки. Моховской представлял собой теневую сторону поп-индустрии, не любившей показываться на публике. У него это замечательно получалось. Он не носил лавры светского персонажа, избегал журналистов, вечеринки и пресс-конференции. Большую часть дня он проводил либо в студии, записывая альбомы восходящих идолов сцены, либо пыхтел на концертных площадках или возился в компаниях, подобным нашим. Короче, он был очень занятым человеком, и время его стоило дорого.

Как большой босс, он позволил себе прийти без галстука. Это мы стесняли шеи, давясь от недостатка кислорода, а Моховской дышал полной грудью. На то он и известный продюсер и совладелец нескольких рекорд компаний, и много чего еще. Всех регалий не перечислишь.

Начинал он в конце восьмидесятых в эпоху становления отечественной эстрады. В эпоху облезлой и голой романтики, зачатков фанерной системы и клонирования провинциальных бойс-бендов. Он имел косвенное отношение к раскрутке «Ласкового мая», но в самом дебюте их славы отошел от дел, а в начале девяностых сотрудничал с Айзеншписом и Алибасовым. Постепенно их творческие пути разошлись. На одной арене нет места нескольким гладиаторам. В продюсерском цеху, как у горцев: в конце должен остаться только один. В девяностые он сколотил приличное состояние, а после миллениума в три прихлопа обогнал старых конкурентов. Последним горцем он не стал, но еще и не конец битвы. Апокалипсис не надвигается, а старые прогнозы Нострадамуса не сбылись.

Конкуренция ушедших девяностых стиралась. Сейчас все крутились в одной центрифуге и умели делить бизнес, как делили территорию братки в эпоху становления дикого капитализма. Отныне все стало намного цивилизованнее и спокойнее. Несколько раз на заре девяносто пятого в него даже стреляли и неоднократно, но Моховской уцелел. Он был хитрый лис с паутиной связей и редким талантом выходить сухим из воды. Недоброжелатели считали его чуть ли не родственником Мавроди и идейным раскрутчиком финансовых пирамид. Но это всего лишь слухи. Сам он вряд ли занимался подобными махинациями в таком масштабе, как его нареченный родственник. Когда пирамида рухнула, а Мавроди ударился в бега, кровную связь стали забывать, а когда Мавроди поймали и посадили, и даже когда выпустили на свободу, о былых недомолвках никто и не вспомнил. Былое ушло в неисчерпаемые анналы истории. Моховской по-прежнему был у руля, пожиная лавры виднейшего патриарха российской эстрады. Ее отца-основателя и пророка.

С двадцать первого века Моховской занимался раскруткой на территории постсоветского пространства западных исполнителей. Отечественный продукт ему изрядно поднадоел, и прибыли с него он получал гораздо меньше, чем с европейских и американских брендов. Фактически он превратился в западника, когда-то начиная с типичного славянофильства. Столь коренное перерождение могло произойти лишь на смене эпох. И он стал его символом, продвигая в массы идеалы «Евровидения» и нигерских RNB.