С этого худосочного и скандального… В незабываемой почему-то рубашке – той самой, «кафельной». Как же его звали…
(«Это мама, понимаете вы или нет?»)
Вадим. Да, точно. И ведь он показался странным сразу…
(«…Таблетки…»)
Вадим Беляков.
(«Я всё сделаю, чтобы вы запомнили…»)
И сделал.
…Когда Лазарев через час заглянул в бокс, Платонов крепко спал, положив ладонь под щёку.
Часть первая
Пепел
И что бы она ни сказала,Что бы я ни ответил ей,Времени осталось мало,Время говорит: «Скорей!»«Високосный год» – «Кино»
1
Телефонный звонок в полчетвёртого утра не сулил ничего хорошего. Платонов нехотя приподнял голову с подушки, нашарил рукой телефон на тумбочке рядом с диваном, далеко не сразу сумел смахнуть зелёный кружочек разговора вверх.
– Дежурный хирург…
– Подойдите, здесь по вашу душу, – услышал он чересчур бодрый для этого времени голос Эльвиры, медсестры приёмного отделения. – Не надо сюда вещи складывать… Это я не вам, Виктор Сергеевич… Вот там вешалка, а сумку оставьте за дверью…
Он нажал отбой, сел, нащупал ногами в полумраке кроксы, едва не затолкав их под диван, с досадой шумно выдохнул и встал.
Халат, маска, ручка, телефон, ключ от ординаторской. Платонов вышел в коридор, где над палатными дверями приглушённо светились дежурные лампы. До конца не проснувшись, кое-как попал ключом в замок, повернул. В сестринской бубнил телевизор, бросая на линолеум разноцветные размытые блики.
Хирург двинулся по длинным коридорам в сторону приёмного отделения. В палатах шла своя ночная жизнь. Кто-то читал, кто-то смотрел кино в телефоне или ноутбуке, кто-то просто ходил от окна к двери и обратно. В женской палате за плотно прикрытой дверью шумел фен – и Виктор понимал, что никто не укладывает там волосы. Прооперированная днём Токарева сушила повязку над донорской раной, подходя к делу максимально ответственно – каждый час по десять минут.
В ожоговой реанимации тускло горела настольная лампа, слышался тихий плач малышки Трофимовой и что-то вроде колыбельной от её мамочки. Платонов повернул и вышел на площадку. На стульчике возле туалета, поставив на пол рядом с собой банку с дренажом из плевральной полости, сидел пожилой пациент и надувал медицинскую перчатку через двадцатикубовый шприц. Среди ночи это было одновременно и удивительно, и вполне объяснимо. Виктор зачем-то коротко кивнул пациенту, словно одобряя его действия, получил то же самое в ответ и стал спускаться по лестнице на первый этаж.
Внизу Платонова встретил очередной длинный коридор, освещённый только дежурным светом. Он миновал несколько дверей рентгенотделения и в сумраке фойе увидел устроившегося на дерматиновом диванчике мужчину с вытянутой ногой, который сжимал в руке допотопный кнопочный телефон, подслеповато разглядывая что-то на экране. Рядом к стене была прислонена трость; на полу – бесформенная брезентовая хозяйственная сумка.
Платонов, не задерживаясь, завернул за угол. Эльвира сидела за столом, глядя в монитор и щёлкая мышкой.
– Вот бумаги, – показала она наклоном головы, не отрывая глаз от экрана.
– Это мимо него я сейчас проскочил? – Виктор оглянулся, но отсюда пациента в коридоре уже не было видно. Сестра кивнула и продолжила своё невидимое Платонову занятие.
В документах всё было, как и всегда.
– Солнце зашло, и в Стране Дураков закипела работа, – шепнул себе под нос Виктор. Направление из поликлиники, где стояло время «двенадцать-двадцать», говорило о многом. Пациент перемещался в сторону больницы почти пятнадцать часов – причём совершенно непонятно, почему. Выйдя в фойе, Платонов встал напротив прибывшего и спросил: