– Во имя Господа! – расслышала Марта через закрытую дверцу. – За что её взяли? Это же невинная девица, у нас все её знают! Она ничего дурного не…

Капитан приоткрыл дверцу.

– С дороги, святой отец. – По его знаку двое молодцов подхватили пастора под руки. – Вы обознались. Нами задержана беглая преступница.

– Какая же это… Это же Марта, племянница здешнего кузнеца! Офицер, тут какая-то ошибка!

– Это вы ошибаетесь, господин пастор. Её личность установлена и обсуждению не подлежит. Ищите свою прихожанку в другом месте.

– Но… но… как же так… Вы не можете без разрешения господина барона… – Пастор попытался даже схватиться за оглобли, словно надеясь хилыми руками остановить возок. – Господин барон де Бирс, её хозяин, он будет очень недоволен…

– Убрать, – коротко бросил капитан. Захлопнул дверцу, быстро задёрнул кожаную плотную штору в окне, затем то же самое сделал с противоположной. Снаружи раздался странный хекающий звук, тонкий вскрик… Военный поморщился, но ничего не сказал. У Марты же дыбом встали волоски на руках – она вдруг поняла, что пастора Глюка больше нет. Его убили. За то, что пытался заступиться – пусть она и не ожидала, видит Бог, защиты именно от него, но ведь поди ж ты… И хотя причин любить священника не было – разве он заслужил, чтобы его рубанули шпагой?

А она? В чём она провинилась? Какая-то богатая бездельница накуролесила, а потом взяла и подсунула вместо себя её, ни в чём не виноватую! Девушка невольно всхлипнула. Всю жизнь она отбивалась от людских нападок: незаконнорожденных нигде не любят и то и дело норовят поддеть. Она привыкла огрызаться или отвечать умным словцом, иногда молчать и терпеть, в зависимости от обстоятельств. Но никогда ещё не чувствовала себя столь беззащитной. На мальчишек можно было пожаловаться дяде – но Марта предпочитала лупить обидчиков сама, и никто не проболтался, что девка ему синяков понаставила, стыдно было. От домогательств пастора Глюка спасало терпение и способность хранить деланное равнодушие. Но так, чтобы полная безнадёжность впереди – такого ещё не случалось.

Никто больше не заступится. Никто. Дядя Жан ничего не знает, да если и скажут ему, что её увезли – поди догони этот возок… Нет, не надо догонять, она не хочет, чтобы дядюшку постигла та же участь, что и пастора. Ей придётся защищаться самой, как умеет. Только бы дали заговорить!

Она же простая крестьянка, неужели по ней не видно? Ах, да, платье… Но ведь не слепые же они, те, кто её ищут! Должны быть глаза у этого остолопа-мужа, к которому её везут! Пусть платье на ней господское, личиком она… не уродина, действительно, могли и за дворянку принять… Ой, как же она забыла, ещё и бумаги какие-то при ней нашли! Но капитан, должно быть, и в глаза не видал той, кого ищет, знает только по рассказам, а вот доставят Марту к тому, кто велел её сыскать, тот глянет – и сразу скажет: кого вы мне тут подсовываете? А ну-ка, везите обратно!

Марта сникла.

Было ей от роду семнадцать лет. Взрослая уже девица, перестарок, как говорят, а всё в сказки верит. Разве господа отпустят девушку просто так, не поизмывавшись? Нет, не быть ей больше в девах, не судьба…

Она с трудом сглотнула слюну – даже за ухом что-то щёлкнуло – и попыталась украдкой размять занемевшие кисти. Пальцы затекли, и чужое кольцо теперь больно впивалось в безымянный.

– Прошу прощения, сударыня, – словно очнувшись, неожиданно заговорил капитан. Наклонившись – девушка от страха сжалась в комок – ловко и быстро, несмотря на полумрак, царящий в возке, нашарил и развязал ремешки, аккуратно вытащил кляп и даже соизволил платком вытереть Марте подбородок от подтёков слюны. Тщательно протёр деревянную грушу, швырнул в сумку на поясе.