В груди противно затряслась какая-то жилка. Оставаться на месте было страшно, бежать – ещё страшнее. Как её сюда занесло? Почему она спала, да так крепко, что даже не почувствовала, как расшиблась? Немыслимо!

И вдруг, похолодев от догадки, Марта едва не завыла в голос. Не могла она сама себя так приложить, это, не иначе, как чужой кто-то огрел! Как раз, когда она решила угол срезать и побежать краем леса – выскочил из кустов да жахнул дубиной, много ли хлипкой девке надо? Ведь поговаривали, что неподалёку разбойники промышляют. Вот её, дуру беспечную, белым днём отловили, прихлопнули, затащили сюда и наверняка снасильничали – чего ещё от плохих людей ждать. Ладно, хоть не убили…

Она всхлипнула и тотчас в страхе зажала рот ладонью. Не реветь! Вдруг они близко и прямо сейчас вернутся – чтобы ещё раз позабавиться или, чего уж там, порешить… Затаив дыхание, прислушалась. Нет, тихо, разве что кукушка кукует да дятел стучит снаружи. Вроде бы человеческих голосов не слышно.

Марта перевела дух.

Что же делать?

Уже понятно: самое дорогое, что есть у девушки, она потеряла. Свершилось. Значит… хватит размазывать сопли. Ей, бесправной сироте, рано или поздно не миновать было такого позора. И без того удивительно, сколь долго она себя сохраняла, обидно только – для кого? Охохонюшки… Однако нечего теперь рассиживаться, домой надо, и хорошо бы – хоть с виду оставаться нетронутой, тогда, глядишь, никто ни о чём не догадается. Ну, опоздает, попадёт под тёткину ругань… потерпит, ничего страшного. Придумает по дороге, что наплести.

Главное – жива. Спасибо, Господи, что хоть от смерти сберёг!

Куда же всё-таки посылала её тётка Джованна? Кажется, что-то забрать и кому-то принести. А она вместо этого вернётся с пустыми руками, потому что даже ума не даст, чего от неё хотели. Запилит тётка-то, ох, запилит, что без ничего пришла, а ещё больше осердится, ежели платье будет попорчено... Цело платье-то? Не порвано? Без пятен? А то выставит сейчас всем напоказ свой грех невольный, и тогда уже ни дядя, ни пастор не помогут, никто не посватается. А не прикроешь позор замужеством – пойдёшь по рукам. Значит, нельзя, чтобы люди хоть что-то заподозрили.

Она вновь попыталась приподняться – и замерла, прислушиваясь к себе. Странно… Девушки говорили, что после близости, особенно в первый раз и не по согласию, очень уж всё болит – и переднее место, и заднее порой, а потому приготовилась к новой боли, которая, пока сидишь - молчит, а чуть двинешься – вот она. Оказывается, зря ждала. Ныла разве что зашибленная голова, да ещё при глубоком вздохе дышать было… несвободно, будто её чем-то тесно перепоясали и грудь замотали. А вот женское место – нет, не болело ни капельки, ни саднило, ни жгло. И… сухо там было, ей-богу, сухо. Марта, хоть и девушка нетронутая… была, до сего дня… но наслушалась про эти дела от подружек, да и трудно в деревне жить – и не знать, как это между мужчиной и женщиной происходит и что бывает. Мужское семя непременно изливается, и следовало бы ей сейчас быть испачканная во всякой гадости… Ан нет… Неужто не тронули? Тогда для чего оглушили, сюда уволокли? Денег требовать? Так она не богачка, чтобы выкуп с родни трясти. Ну да, лицом, может, и сошла бы за знатную, а всем остальным-то… Уж года два, с той поры, как начала расти грудь, Марта старалась напяливать на себя не те нарядные тряпки, что подсовывала тётка, а что-нибудь постарее да поплоше, а когда называли неряхой – прикидывалась дурочкой. Только, кажется, это не всегда помогало.

В затылок снова стукнуло. У неё было странное состояние – и понимала всё, и словно её уносило временами куда-то. Тошнило. Попить бы…