К тому же, «не помнить» было не больно.

Иногда на него, что называется, находило, и в такое время он открывал глаза чуть ли не каждый рассвет. Смотрел, прищурившись, как отражается в речной глади, проглядывающей сквозь редкие деревья, розовое небо, внимал птичьему гомону, вдыхал и впитывал чешуёй свежесть нового утра – и бездумно растворялся в простейшем бытии. Грелся на солнце, что-то жевал и глотал, если рядом появлялась пища. Снисходительно позволял шмыгать поблизости маленьким человечкам, что приносили мясо: да пусть суетятся, лишь бы не беспокоили. В первые годы полуспячки даже летал, грузно поднимаясь в воздух, но недолго… да и давно, не испытывая теперь ни малейшей тяги к полёту. Небо уже не манило. Разве что иногда свежий ветер напоминал о просторе, подталкивал ввысь… Но вместе с ним, особенно весенним, несущим ароматы оживших лугов и дерев, накатывала на старого дракона тоска, тоска-а… Являлась в грёзах дивной красоты женщина с тёмно-карими, почти вишнёвыми, глазами, чёрные косы её, то уложенные короной на голове, то распущенные, свободными мягкими волнами струились почти до колен; губы, бледные и нежные, как лепесток пиона, улыбались грустно и ласково, а к бархату душистой щеки так и жаждалось сладко прильнуть устами… Тут его восприятие давало сбой, ибо что-то в этом желании шло вразрез его звериной природе, но в то же время – гармонично вплеталось в старательно забытое Прошлое. В такие моменты ему до боли в грудине хотелось стряхнуть проклятое беспамятство, и тогда он хандрил, оглашая окрестности невнятными глухими стонами, чтобы, в конце концов, разозлившись на всё и вся, вновь провалиться в спасительное небытие очередного сна, с каждым разом тянущегося всё дольше и дольше.

Последняя ночь выдалась для него слишком суетной. Неясное предчувствие беспокоило, мешая разуму уплыть в дремоту. Он давно не обращал внимания на жилище людей … Как, бишь, оно называется? Ах, да, замок… Но сегодня оттуда шла не совсем понятная ему волна эмоций, чувств и… сдерживаемой магии? Дракон поморщился. Так много слов всплыло, почти забытых, ненужных, теперь ворочай мозгами, думай, что к чему… Пусть себе эти люди творят, что хотят, не его дело. Опустив тяжёлые каменные веки, он глубоко задышал. Если вести себя, как спящий, и-ми-ти-ро-вать сон, то и уснёшь скорее…

Он уже почти уплыл в желанное безмятежное марево, когда странный звук заставил дёрнуться ухо. Хруст ветки под чьей-то ногой. Ещё один…

Тому, кто ломился сюда ночью через кусты, не повезло: он потревожил дракона в тот самый момент, когда тот находился на полузыбкой границе сна и яви, чем вывел из себя, ибо в таком состоянии почти неслышный шорох кажется невероятно громким и… болезненным для чуткого слуха. Раздражённый ящер открыл глаза и коротко рыкнул, выпустив из ноздрей предупредительные струйки пара.

Обведя взглядом знакомую поляну, вроде бы успокоился и смежил веки. Оставив, на самом деле, узкую щёлочку, через которую и наблюдал. Что заставило его изменить своим правилам и заинтересоваться окружающим? Пожалуй, не любопытство, а досада на того, кто нарушил его покой. Те, что появлялись здесь раньше, выказывали к нему… у-ва-же-ни-е, да, именно так, и даже поч-те-ни-е, а этот… эта…

Самка.

Путаясь в высокой траве, замирая и оглядываясь на каждом шагу, подкрадывалась женская фигурка. Она явно хотела подобраться ближе как раз к нему, обвившему телом и хвостом старый дуплистый бук.

– Чёртова образина, – с нескрываемой яростью прошипел женский голос, в иное время, может, показавшийся приятным, но сейчас отвратительно резанувший по обострённому слуху. – Кто тебя просил дрыхнуть именно здесь? Когда ты переполз? С-скотина…