Далее требовалось перейти к серии физических упражнений, которую господин Ван назвал «Трудом и молитвой». Сандали Джуна забрали – обуви ученикам при выполнении упражнений не полагалось. Джун идеально выполнил передний пронзающий удар, разворот, прыжок. В воздухе в верхней части прыжка он широко расставил ноги, выбросив одну ногу вперёд, а другую – назад. И приземлиться он должен был в «позу тигра», коснувшись земли лишь подушечками пальцев передней ноги и поставив заднюю «лапу» ровно, направив слегка наружу. Но на земле оказались брошены шкурки плодов каштана с крупными шипами, которых Джун сразу не заметил. Уколов пальцы ноги, которая упиралась лишь на носок, он не успел поставить опорную ногу ровно, подвернул её, не удержал равновесия и упал.

Джун смог лишь сдержать крик, потому что сильнее боли физической было испытываемое им в тот момент унижение. Время замедлилось. Мальчик поднял глаза и увидел разочарованное и гневное лицо отца, сидевшего в первом ряду. Ещё бы: если сын упал при выполнении упражнений, над которыми работал год, то ни за что не станет хорошим воином. Господин Ван, находившийся по правую руку от отца весь позеленел, и Джун догадался, что для наставника это провал и позор не меньший, чем для ученика. Мать сжимала левую руку отца, удерживая его на месте.

Слёзы подкатили к глазам Джуна. Он отвернулся в сторону и тогда у прохода, где оставались только стоячие места, впервые увидел её – госпожу Инари.

Раньше Джун видел её только на картинах, но был абсолютно уверен в том, что не ошибся. Выделявшаяся из толпы своим непоколебимым спокойствием, женщина была одета в мужской костюм: черную узкоманжетную рубаху и зелёную с золотым поясом безрукавку до колен. Светлые распущенные волосы (что было бы недопустимо для цивилизованных дам, не будь Инари божеством) рассыпались волнами из-под украшенной кораллами диадемы. Лицо её было прекрасней лика луны, а сапфировые глаза горели словно звёзды в ночи. У ног божества сидела белая лиса. Но, казалось, никто не узнавал Инари кроме одного Джуна.

– Какова самая большая ошибка? – спросило божество, глядя прямо на мальчика.

Джун сидел на земле и хлопал глазами, судорожно соображая.

– Какова самая большая ошибка? – повторила Инари.

– Пасть духом… – прошептал Джун, закусывая губу.

Госпожа Инари улыбнулась и хлопнула в ладоши. При этом зазвенели на ветру её поясные подвески с фениксами, а время снова побежало вперёд.

Джун еле заметно поклонился, встал и окончил выступление.

Кто рассыпал каштаны перед его выступлением, Джун так и не узнал, но он завершил школу одним из лучших учеников.

Погруженный в воспоминания, Кен Джун достиг храма. Звуки беспокойного дня не пробивались сюда: даже юркие сойки держались подальше от «дома белых лисиц», непременных спутниц Инари. Были ли местные лисицы настоящими оборотнями, или того хотели суеверия селян, но особая белая порода облюбовала эту территорию, охотясь поблизости на мелкую дичь, не брезгуя ни яйцами пернатых, ни мышами. Когда-то у храма лис прикармливали именно для того, чтобы они охраняли его от грызунов, но прикорм прекратился, а лисы остались.

На территории обители Инари Джун прежде всего прошёл к источнику с бамбуковыми ковшиками. Вода здесь текла непрерывно и никогда на застаивалась. Он омыл руки, затем разжег огонь в каменных фонарях, и очистил кадильницы. Достав из мешочка на поясе палочки благовоний, он поместил их горизонтально в кадильницы и чиркнул огнивом. Пламя ярко вспыхнуло. Влажный воздух лесной низины смешался с запахом сандалового дерева, жженого сахара и эссенции розы.