Гости взяли быка за рога сразу, с порога. Хохов кипел, извергал проклятия и постоянно трогал тылом ладони разбитую губу, а молодой франт хоть и обращался к Сырникову «Антон Тимофеевич», но за его показной вежливостью крылся жестокий прагматизм, требующий сатисфакции. Звали юношу Никитой Германовичем, и он представлял московскую крышу хоховского бизнеса, поскольку беспредельничать после памятного случая с машиной, Чугунку резона не было. Молодой юрист должен был утвердить приговор и проследить за его точным исполнением, а роль Сарафанова была в деле очевидна, поскольку пострадавший помимо денег требовал телесных повреждений для обидчика, вплоть до переломов пальцев. Никита Германович, прежде чем утвердить сумму компенсации и количество переломов, предоставил (всё-таки, выпускник университета) слово ответчику и Антон перешёл в наступление. Оказалось, что о рэкете своего сына в отношении зарецкой шоколадницы отец ничего не знал, и эта новость сбила Хохова с боевого настроя. Осознав, что произошла ошибка, а у нападавшего был некий, пусть надуманный, повод, Никита Германович надолго призадумался: обе стороны имели аргументы как «за», так и «против». В конце концов, с трудом выдержав мхатовскую паузу Сырников выложил свой козырь:
– Боюсь, что платить придётся тебе, Хохов, – сказал Антон. – В субботу – открытие магазина с шоколадом. Приходи, тебя будет ждать сюрприз. Наш старый знакомый, Максим Довганюк, приедет со всем семейством на праздник. Тогда и поговорим. Сову хочешь попробовать?
Прозвучало это двусмысленно, с нотками угрозы, и Хохов покраснел, как варёная брюква, а Московский гость с удивлением произнёс своим высоким голосом, «акая» и растягивая гласные:
– Подождите, зачем сразу сову… Я хорошо знаком с Максимом Петровичем, поскольку сопровождал несколько его крупных сделок и даже обедал в «Бристоле» с ним и его супругой Евгенией Серафимовной. Мы пили замечательный «Ла Дам де Монроз», и, пусть я предпочитаю белую Бургундию, это бордо неплохо сопровождало консоме со спаржей и голубей, зажаренных с чёрным перцем и салом…
А потом, с упрёком обращаясь к Хохову, добавил:
– Иван Иванович! Довганюк – зять Киреева! Это вам известно?
Тот в ответ только заскрежетал зубами.
– Ну что, до субботы? – Решительно пошёл на них Сырников, давая понять, что разговор окончен.
Медленно, стараясь не терять достоинства, Хохов с компанией покинули помещение. Последним выходил Сарафанов, в дверях он обернулся и провёл большим пальцем по горлу. Сырников в ответ вежливо поклонился по-японски, сложив руки на уровне груди. Когда они ушли, Антон без сил и эмоций опустился на стул и так просидел битый час, разглядывая одну точку на потёртом линолеуме, пока в кабинет не прошмыгнул кот, принадлежавший шеф-повару ресторана Зое Анатольевне.
– Эх, Рулет Чахохбильевич, простая душа, – обратился к нему горемыка-директор, – вот и я сейчас всё на кон поставил…
Кот потёрся о штанину Антона, оставив полосу из светло-серой шерсти: пришла весна и с ней – линька.
– …и тебя, Рулетушка, и тебя, бездельник. Так что думай, как выпутываться!
Бокал Второй
Белое
Из рукописи Баграта Пехлевина «О жизни, виноградарстве и Великом Вине. Тетрадь первая.
«Время отлива…
Чувства медленно и неумолимо уходят в пучину вод бескрайнего океана, обнажая замусоренный воспоминаниями берег; я равнодушен ко всему, что сейчас происходит в мире, остаётся только память…
Коряги, камни, полуразвалившийся фанерный чемодан, с торчащим из него обрывком газеты, на которой уже нет букв: они размыты и преданы забвению. Серый женский платок из козьего пуха, зацепившийся за спинку разбитого венского стула и сотни бесполезных ракушек вокруг: у этих раковин острые края, опасные для ног, и в них никто давно не живёт. Озерца мутной воды перемежаются с островами из зыбкого песка, на котором проступают следы людей, проходивших здесь когда-то. Странно, что они не смыты волной, а сохранили форму, будто гипсовые слепки. По влажному берегу неторопливо бежит лохматая собака, она опустила морду и, кажется, что-то ищет в песке. Вот она поравнялась с опрокинутой детской люлькой и остановилась, чтобы обнюхать её…