«Совкубинки» – для консульских, «советские принцессы» – для продавщиц “Cubalse”. Ласточки, что лепят свои гнезда и выводят деток в горах Сьерра-Маэстра, рядом с американской военной базой в Гуантанамо, под пальмовыми крышами Байямо. На Кубе нас около пяти тысяч (половина – дети), в одном только Сантьяго – триста шестьдесят душ, из них, по моим подсчетам, белорусок около сотни, ох, девчатки мои родненькие, и куда нас с вами черт занес, за каким-таким счастьем алмазным? И где наши с вами хлопцы-бульбаши – в Афгане полегли, водка спалила? А были ж они судьбой предназначены именно нам – так почему не встретили, не отыскали? Обидно, девочки. До слез.

Наконец программа «мероприятия» исчерпана: преподаватель-контрактник из университета Ориенте прочитал лекцию про Бориса Пастернака («Это тот, что на Кубе жил, во, «Старик из моря» еще написал, га?» – демонстрирует эрудицию Зинка); председатель суда Сантьяго с приятной улыбкой подтвердила, что наши дети – кубинцы, да-да, кубинцы, а потому будут служить в армии и, если потребуется, защищать революцию с оружием в руках; потом взошла древняя, как Антильская гряда, проблема колбасы, начисто лишенная иронического подтекста: девчата налетали на Линькова, как разъяренные наседки на лисицу, требуя себе права на остатки продуктов, которые не доедают совспецы:

– Жены специалистов и близко нас не подпускают к магазину, что на территории советского поселка, дело доходит до пикетов!

– А все для того, чтобы потом нам же эту жратву втрое дороже продать!

– Вы сами говорили: мы тоже советские гражданки, наши дети есть хотят!

– Вы совсем забыли про Байямо, Гуантанамо, а нас там сорок женщин! Почему бы вам когда-нибудь не приехать посмотреть, как мы живем?

Напрасно, девочки, кричите: Москва слезам не верит. Линьков нервно поглядывает на часы: не перешел ли он ненароком меру сближения с «постоянно проживающими», установленную Генконсульством?

В глубине зала поднялась с места молоденькая россиянка, совсем еще девочка, и рассказала обычную историю: муж привез на Кубу и бросил, свекровь отняла тархету, денег нет, живут с ребенком практически на улице, вернуться на родину не за что.

– Мой муж – военный, я ходила к генералу Эспиноса, командиру армии Ориенте, он только плечами пожал…

Консульские за столом президиума тоже пожимали плечами, а мы молча пустили по кругу мешочек, куда клали, кто сколько мог: по пять, десять песо. По крайней мере, поест сегодня, бедняжка. А билет на самолет в Союз стоит очень дорого… Получив в руки полный мешочек денег, россиянка зарыдала во весь голос.

– Беги отсюда, – говорит мне на улице Таня из Витебска, поправляя платье на довольно большом животе. – Ты еще молодая, начнешь жизнь сначала… может быть…

Наша белорусская «диаспора» сбилась в кучку на автобусной остановке.

– Бросьте, кому мы в Союзе нужны? – кричит Зинка профессионально поставленным голосом торговки. – Замуж кто вас там возьмет, бабы?!

– Я, конечно, в письмах домой приукрашиваю нашу жизнь, – признается Лида.

– Зачем?

– Родителей жалко. В «Комсомолке» про наших девочек из Гаваны недавно статья вышла, мои старики прочитали – матери «скорую» вызывали. Я-то совсем другое пишу: белые яхты, синее море…

– В совке нас презирают, – вздыхает Таня.

– В совке нам завидуют! – усмехается Ольга.

– Не нойте, бабы, прорвемся, смотрите, сколько здесь мужиков! Не пропадем! – дымит сигаретой Нинка, бывшая минская проститутка, подцепившая своего чернокожего Чендо на вокзале, да от радости не удосужилась поинтересоваться, в какую-такую заграницу ее везут; пока Чендо учился в аспирантуре, Нинка была примерной женой, а на Кубе не выдержала, стала тайком заниматься родным прибыльным бизнесом. – Нет, эта страна как раз по мне!