– Вы мне что, голову пришли морочить? – она собралась уходить, но Николай придержал ее за руку.

– Понимаете, – пояснил он, это очень ранний Малевич. Пока он дошел до своего квадрата, он ведь сколько вариантов перепробовал. И наконец получился тот незабвенный квадрат. А это – ранние.

– А почему о них никто не знает? – спросила учительница.

– Ну, бывает же так, – Колька пожал плечами, – детство тяжелое, годы, забылось, затерялось. А художнику нашему они от отца достались. Тот знал Малевича лично. – Колька врал напропалую. Он чувствовал свою безысходность, а та самая грусть и тоска давили уже так, что он чуть не заплакал. – Я это школе в подарок принес. Возьмите. Картины, если задуматься, тоже очень глубокие. Вот – «Красный треугольник» вроде как на галошную фабрику смахивает. Он вспомнил Семена.

Учительница внимательно посмотрела на Кольку и весело засмеялась.

– Ну ладно, давайте уж. «Черная дыра» вроде бы ничего, а галошная фабрика на пирамиду похожа.

Она, видать, поняла страдания самодеятельного художника и обижать его не хотела.

– А может, – сказала она, – вполне может быть, что когда-нибудь эти картины и станут такими же знаменитыми.

И она протянула электрику обычную шариковую авторучку и хитренько улыбнулась.

– Вы на обороте распишитесь хоть, что дарите, и подпись поставьте.

Колька подписался. Картины занесли в учительскую, и Колька ушел. И уехал. А грусть и тяжесть остались.

Он приехал домой, зашел в мастерскую и вынес на свет два дубликата своих картин. А тут опять увидел Семена.

– Сёмка, иди сюда.

– Пошел ты… – начал было тот, но Колька улыбнулся и показал бутылку. Семен заторопился к Колькиной баньке.

– Ты, – предупредил электрик, – только молчи. Молчи и пей. И все.

Бутылку выпили враз. Ольги дома не было. Она поехала в город, к сестре, и потому Колька вел себя смело.

– Поехали к тебе в слесарку, – предложил он.

– Зачем? – поинтересовался Семен.

– Я тебе эти картины подарю и повешу. Хорошо ведь? Красиво?

Семка кивнул. Спорить, конечно, не стал.

Поехали. Но сначала электрик поставил на картинах подпись: «Малевич».

– Пойдет? – спросил он.

– Пойдет, – махнул рукой слесарь Семен.

Они мчались по селу, от души пели грустную песню:

Поедем, красотка, кататься.

Давно я тебя поджидал…

Ехали, лихо пели песню. А сзади опасно дребезжали две картины с подделанной подписью великого классика. Дребезжали, но не порвались. И рамки целы остались. Даже не поцарапались.

У каждого поколения в детстве была своя Испания, своя «Гренада». У моего поколения такой страной была Куба и песня «Куба – любовь моя». Далекий остров неудержимо магнитил, звал на подвиг и вообще всячески бередил наше, ребячье, воображение. Но что мы могли сделать? Куба так далеко, в Америке, и попасть туда было совершенно невозможно. Помню, поделились мы с дедом Максимом насчет того, «как туда добраться». Дед лукаво ухмыльнулся, почесал затылок и серьезно сказал:

– Тухлое ваше дело, братва. Ты тут Испанию вспомнил. Э-э-э, милок, в Испанию можно было по суше дуть, ни одного моря на пути, одни речки. Речку, вишь, и переплыть можно. А тут океан. Не, братва, боевая задача отменяется.

Мы опустили свои головушки и очень расстроились – помочь Кубе хотелось. Дед Максим немного подождал, погладил рыжие небольшие усы и раскурил свою зверскую самокрутку. Пару раз затянулся. Мы молчали.

– Вот что, – строго сказал дед, – нюни распускать каждый может. Нечего. Раз решили помочь – помогайте. Мы придвинулись ближе.

– Как?

– Как, как? Знамо как. Напишите американцам письмо. Нет, – тут же поправил себя дед, – не американцам. Они здесь ни при чем. Президенту. Во, кому. Точно. «Так, мол, и так. Прочь, мол, а то приплывем…» Ну, ваше дело, как написать. Грамотные.