Талейран решительно отверг эти требования, заявив, что не желает и не будет под ними подписываться, и немедленно сообщил о них королевскому совету. На сей раз удара не выдержал никто. Король выказал негодование, которое разделили все, и сказал, что лучше потратит триста миллионов на войну с Пруссией, нежели сто на удовлетворение ее требований. Он заявил, что категорически отвергает новое бремя, которое хотят наложить на его подданных. Весь совет рукоплескал его решению и вновь сожалел о злосчастном соглашении от 23 апреля. Герцог Беррийский воскликнул, что с вернувшимися гарнизонами и пленными у нас будет 300 тысяч человек, что нужно броситься с ними на союзников, у которых всего 200 тысяч, и после такого акта патриотического отчаяния его семья навсегда вернет себе сердца французов. Талейран не сказал «нет» и только заметил, что этим 300 тысячам, с которыми хотят обрушиться на союзников, обязаны столь резко порицаемому соглашению от 23 апреля.

Категорически отвергая требования Пруссии, Талейран понимал, что бросать 300 тысяч французов на 200-тысячное войско неприятеля всё же опасно, ибо полководец, умевший так славно использовать французов, находился на Эльбе. А потому он решил воззвать к разуму союзников. Повидавшись с лордом Каслри, императором России и Меттернихом, он сказал им, что король и принцы полны решимости сорвать из-за этого вопроса подписание мира; что это значит поставить под угрозу не только великое дело восстановления мира, но и восстановление порядка в Европе; что унижать Бурбонов и лишать их популярности – значит идти против цели, которой предполагают достичь; что, наконец, приносить столь высокие интересы в жертву жадности Пруссии неразумно, недостойно и непочтенно. Лорд Каслри, всегда рассудительный, когда речь шла не о Королевстве Нидерландов, о Мысе или Иль-де-Франсе, и Меттерних, всегда готовый судить о Пруссии без льстивых иллюзий, встали на сторону Талейрана. Деликатный император Александр, краснея от стыда за жадность своего друга Фридриха-Вильгельма, пришел к тому же мнению, и общими усилиями они вынудили короля Пруссии уступить.

Частная контрибуция Пруссии была тем самым отклонена. Оставалась контрибуция общая, основанная на праве победителя применительно к арсеналам, складам и некоторому государственному имуществу. Согласно конвенции от 23 апреля иностранные армии должны были со дня ее подписания отказаться от управления оккупированными провинциями, прекратить взимать контрибуции и не удерживать государственную собственность. Но они заявляли, что за военное имущество, захваченные склады, просроченные контрибуции и вырубленный лес им причитается определенная сумма. Ее бесстыдно оценили в 182 миллиона. Доля Пруссии в этой сумме была наиболее значительной, а на долю Англии не приходилось ничего, ибо эта держава, жадная до территорий, была замечательно сговорчива в отношении денег.

Касательно этой новой военной контрибуции королевский совет выказал такую же категоричность. Лорд Каслри и Нессельроде поддержали Талейрана; оба французских комиссара энергично отстаивали французские интересы. В конце концов остановились на сумме в 25 миллионов, немногим превышавшей сумму, которую Франция обязана была заплатить по законам военного права.

Раздел военно-морского флота, содержавшегося в портах, уступленных Францией, был отложен до переговоров об окончательном мире. Очевидно, что весь флот – 26 линейных кораблей на плаву и 20 строившихся кораблей, огромное количество меньших судов и запасы, находившиеся в портах Гамбурга, Бремена, Амстердама, Роттердама, Антверпена, Флиссингена, Остенде, Генуи, Ливорно, Корфу и Венеции, – был создан на деньги Франции; что порты, где он строился, поставляли только рабочие руки и материалы, скрупулезно оплаченные, и это становилось для портов выгодой, а не бременем, поскольку мы предоставляли работу населению и помогали распространению местных продуктов. В эту категорию не попадал только голландский флот, построенный до присоединения к Империи, и потому он по праву должен был отойти к Нидерландам. Решили, что этот флот будет возвращен без всяких условий: две трети из 46 линейных кораблей и более мелких судов будут принадлежать Франции, а одна треть – тем портам, в которых они находятся.