Еще во время неспешного путешествия из Кале в Компьень король послал Блака в Париж, дабы узнать у графа д’Артуа и самых надежных роялистов обо всем, что ему полезно было бы знать. Граф д’Артуа лично прибыл обнять брата и был принят Людовиком XVIII, душа которого умягчилась от радости, сердечнее обыкновенного. Впрочем, его вполне удовлетворило и то, что брат ему сообщил. С каждым часом Бурбоны делались сильнее, а Сенат – слабее, законная монархия продолжала выигрывать необъявленную войну. Между тем, хотя правоверные роялисты ненавидели всё, что называлось конституцией, невозможно было таковую народу не дать. Франция настолько усвоила обыкновение при всякой перемене режима составлять письменные условия своего нового состояния, что и теперь приходилось браться за перо. Казалось невозможным избежать правления, аналогичного английскому: с двумя палатами, свободными газетами, независимым правосудием, сохранением продаж национального имущества, Почетным легионом и новой знатью. И граф д’Артуа, и Монтескью, и все, кто в течение месяца были причастны к делу, признавали это. Но обговорили пункты, которым Людовик XVIII придавал наибольшее значение. Его не заставляли принять текст конституции, и он был избавлен от присяги. Он мог выпустить конституцию по своей воле, от имени своей королевской власти. Более того, он мог взять только часть Сената, какая ему больше понравится, дополнить ее старой знатью, сохранить Законодательный корпус, которым был доволен больше, нежели Сенатом, и таким образом составить правительство по своему вкусу. Наконец, чтобы лучше отметить разницу между таким поистине королевским способом действия и тем, какого поначалу требовал Сенат, король решил вступить в Париж, не приняв конституции, а опубликовав только общую декларацию, подобную декларации графа д’Артуа, тем самым оставив себе время хорошенько взвесить пункты новой конституции.

Главным лицом, первая встреча с которым обладала для Людовика XVIII большой важностью, был Талейран, еще некоторое время остававшийся основным игроком на политической сцене. И Людовик XVIII, и Талейран хорошо изучили свои роли, ибо любили представления и выступали в них превосходно. У Талейрана роль была труднее, но не потому, что он был ниже умом, а потому, что был ниже положением. Между Людовиком XVIII, вернувшимся из изгнания, и Талейраном, служившим поочередно и Республике, и Империи, преимущество положения оставалось за первым. Правда, Талейран мог похвалиться содействием недавнему перевороту, но услуги такого рода быстро забываются, и теперь Людовик XVIII был победителем, а Талейран – побежденным, хотя и сам помог себя победить. Между тем, в надменности Талейран не уступал своему венценосному собеседнику. Вдобавок он обладал изысканным тактом, искусством льстить, не унижаясь, и ни в чем не быть вторым, даже в присутствии принцев и королей. Таким образом, и Людовик XVIII, и Талейран оказывались при встрече в выгодном положении.

Людовик XVIII принял Талейрана с необычайной любезностью, поблагодарил его за услуги и тотчас перешел к обсуждению текущего положения. В душе король и его будущий премьер-министр были согласны, ибо об основном стороны уже договорились. Посему беседа представляла собой лишь обмен одобрительными замечаниями по каждому пункту. «Признайте две палаты, от которых нельзя отказаться, и обласкайте военных, которым довольно польстить, ибо они и не думают управлять, и не умеют», – такие речи вел Талейран и не встречал возражений. Со своей стороны, Людовик XVIII дал понять, что такой человек, как Талейран, мастерски владевший искусством вести переговоры с державами и всё еще облеченный блеском великой Империи, останется его представителем в Европе. Это было всё, что требовалось Талейрану. Король и министр расстались после беседы, испытывая взаимное удовлетворение: король – действительное, а Талейран – притворное.