– Да… – вздохнула я. – И ничего в Штирлице не выдаст советского разведчика, кроме буденовки, парашюта и кирзовых сапог.

– А? – не понял мой сын.

– Ты за речью следить будешь, говорю? – пояснила я ему. – Тебе же русским языком объясняли – говоришь без молодежного жаргона!

– А кто такой Штирлиц? – поинтересовался Рэм.

– Разведчик, – хором ответили мы с Пашей.

– Кино такое есть, – добавил мой сын. – Классное!

Мы с Рэмом зарычали синхронным хором.

– Хорошее, – поправился мой невозможный отпрыск.

– Жаль, что у нас фильмов нет, – покачал головой Рэм. – Это ваше изобретение. Как и Интернет.

Я вздохнула. Как бы мне хотелось уверенно сказать вслед за Пашей: как только все закончится – и непременно хорошо, – так мы сразу… И гостить в герцогство, и смотреть фильмы, и обязательно «Семнадцать мгновений весны». И на шашлыки… Обязательно настоять, чтобы мама Рэма к нам присоединилась. Положено это там у них, не положено – не важно…

– Все это будет, – словно прочитав мои мысли, серьезно сказал Паша. – Не переживай.

– Только надо хорошо все обдумать, – отозвался Рэм. – И просчитать.

Мое материнское сердце дрогнуло от гордости. «Надо же… Взрослые совсем!» А вслух я сказала:

– Тогда давайте просчитывать. Что нам надо? Знание языка, манер.

– Одежда, – добавил Паша. – Легенда.

– В смысле? – опять не понял нас юный герцог.

– Легенда – это то, что мы будем рассказывать всем. Кто мы, откуда мы, как нас зовут, – пояснил Паша.

– А как мы будем выкручиваться с документами? Паспорта, подорожные, виды на жительство. Что нам может потребоваться?

– Это все как раз решаемо, – покачал головой юный герцог. – Дворяне Империи имеют право путешествовать по своим надобностям, не отчитываясь ни перед кем. По крайней мере, официально. Знание языка – дело наживное. В саквояже, который мама оставила, есть кристаллы с заклинанием на изучение любого языка. На имперский – он весьма отличается от вашего – я их настрою легко. Я говорю по-имперски.

– Класс! – восхитился Паша. – Мне бы такой на английский. Особенно когда мы неправильные глаголы сдаем.

– Молчи уже, ленивец! – возмутилась я. Нелюбовь сына к изучению иностранных языков меня всегда раздражала.

Рэм посмотрел на нас снисходительно, как взрослый на расшалившихся детей, и продолжил:

– Что касается одежды и, кстати говоря, денег, то это все есть в саквояже. Остается главная, на мой взгляд, проблема.

– Какая? – спросила я.

– Что нам делать с вашими волосами?

И юный герцог недовольно уставился на меня.

– А что с ними не так?

Я как раз перед первым сентября приводила себя в порядок после отпуска. И стрижку свеженькую делала, любимое каре длиною до плеч, и мелирование, чтобы кое-где прорезавшуюся седину скрыть.

– У нас так не ходят, – пояснил мне Рэм. – Женщины волосы, по-моему, вообще не стригут. И таких прядей ни у кого я не видел.

– Точно, – сказала я. – Рэм, ты умница, что обратил внимание.

– Только что нам теперь делать? – спросил Паша.

– Надо посмотреть, что у мамы в саквояже есть. Может, что-то и удастся использовать. Я бытовой магией до такой степени, чтобы отрастить волосы нужной длины, не владею.

– Ладно, – поднялась я. – Костер прогорел, мы вроде определились. Пошли спать. Утро вечера мудренее. Завтра начнем готовиться.

Утро началось с того, что я почувствовала себя как-то странно. Голова была не моя – по крайней мере, слушаться меня и отрываться от пола, на который мы и покидали спальники, она не собиралась. Я попыталась хотя бы повертеть ею, но уткнулась в волосы.

Они были повсюду. И кажется, еще и шевелились. Мое сердце ухнуло вниз, потом взлетело, затарахтев, куда-то к горлу. А потом я заорала.