Я редко приходила на соревнования. Почему-то мне это причиняло боль… Каждый раз, когда наблюдала за тем, как легко, грациозно, на самом деле молниеносно сын делал выпад и неестественно выворачивал кисть… Почему-то лично для меня это выглядело как в замедленной съемке. Я снова слышала голос… Видела тонкие руки. Золотые искорки в темно-карих глазах. На меня снова плыл замысловатый узор, отделившись от тонкой талии. Снова охватывал ужас, холодели ладони и болела голова.

А через двенадцать лет после аварии ко мне в дверь постучалась измученная и раненая женщина. Это была она. Та, что спасла сына и меня на Кольцевой. Только на этот раз она была в черном брючном костюме. Волосы стянуты в хвост, миндалевидные глаза чуть подведены. Но почему-то именно этот современный вид показался мне маскировкой. Это была она, но ощущение, что именно тогда, много лет назад, я видела ее такой, какой она и должна быть, не проходило. Рядом с ней стоял бледный мальчик – Пашкин ровесник. И, когда странная гостья попросила помочь выжить ее сыну, как она помогла тогда моему, я помчалась на кухню за перекисью и бинтами, а когда вернулась – ее уже не было. Не обращая внимания на двух мальчишек, настороженно косящихся друг на друга, не обращая внимания на Пашку, который кричал про проход с радужной оболочкой, в котором исчезла незнакомка, – я села на пол и заплакала. Вся тяжесть этих лет вдруг отпустила сразу. При этом вопросов стало больше, чем ответов… Нет, я не сумасшедшая – эта женщина действительно была там, во время аварии. И да – я сумасшедшая, – потому что в моем коридоре появилась и исчезла женщина… А потом заговорил этот странный мальчик. Тихо, медленно и очень серьезно.

И вот я скрываюсь с двумя четырнадцатилетними мальчишками…

Сначала мы попетляли вдоль Кольцевой, выехать на нее у меня не хватало духа – проскочили Волхонским шоссе до Пулковского, там постояли в пробке до Гатчины. Потом неслись прочь, прочь от города по Киевскому шоссе. Доехали до неприметного поворота на Москву. Еще в городе мне пришло на ум странное название – Яжелбицы. Вот уж где я никогда не была… Там я решила свернуть с трассы.

Небо начинало сереть, когда я увидела указатель на нужный поворот. Дорога была такая, что казалось – по ней только что отработала эскадрилья тяжелых бомбардировщиков. Мы проехали через уже проснувшуюся деревеньку, постояли, пропуская стадо коров. Еще километров двадцать. Рассвет. И у меня резко стали слипаться глаза, машину повело. Я прижалась к обочине, вышла, ежась от холода. Где-то в машине был термос с кофе, который я сварила еще в Питере. Надо было бы достать. Но на заднем сиденье спали мальчишки – будить их было жалко.

Я огляделась – на пригорке виднелось несколько покосившихся домиков. Дымков над ними не было, мне стало интересно – что это такое. Я прошла по дороге немного вперед. И обнаружила замызганный указатель, на котором было написано «Большие Язвищи». Стрелка указывала на те самые домики, которые и привлекли мое внимание. Хмыкнула, мне здесь уже нравилось.

– Мама! – раздался от машины крик Паши.

– Что? – закричала я в ответ – и быстрым шагом направилась обратно. – Что-то случилось?

– Ты чего так пугаешь! – возмутился сын. – Мы проснулись – тебя нет!

– Доброе утро, – улыбнулась я всклокоченным, заспанным мальчишкам.

– Доброе! – улыбнулся мне в ответ Рэм.

Паша лишь недовольно зыркнул.

– Я увидела неподалеку несколько домиков, по виду заброшенных. Жаль, что нельзя узнать точно, есть там кто-то или нет.

– Почему же нельзя? – отозвался Рэм. – Можно.

Он замолчал. Глаза его замерли, рассматривая что-то нам неведомое.