– Ну, а если меня никто не слышит, зачем мне говорить тише?

– Если тебя никто не слышит, зачем тебе орать?

Она пожала плечами.

– Потому что это весело?

– Весело? – нахмурился я.

Она ухмыльнулась и крикнула снова:

– ЭХО!

«ЭХО! ЭХО! ХО!»

– Семеро мучеников. – Я поморщился и вздохнул. – Предполагалось, что хозяин этого места защитит тебя, Диор. Предполагалось, что он объяснит тебе, что все это значит, а оказалось, что он мертв и вообще ни хера не может, только, сука, садовую дорожку пеплом посыпал. Душегубицы, вероятно, только и ждут наступления темноты, чтобы напасть на нас. Ты хоть представляешь, что тебя ждет? Ты понимаешь, в какой мы сногсшибательно ГЛУБОКОЙ ЗАДНИЦЕ?

«ГЛУБОКОЙ ЗАДНИЦЕ? БОКОЙ АДНИЦЕ?»

Диор вздрогнула, когда я закричал, и улыбка сползла с ее губ. Она присела на камень, прикрыв глаза волосами, но я все равно увидел, как в них угасает искра.

«Позволь ей немного подур-р-рачиться, Габриэль», – раздался у меня в голове шепот.

Я посмотрел на посеребренную даму в своих руках, сверкающую в свете фонаря.

«Она надела на себя улыбку, чтобы скрыть внутреннюю б-б-боль. В этом ее сила. Не кради то, что доставляет ей р-р-радость, но радуйся, что она вообще находит ее. Сейчас ты – весь ее мир. Подумай, кем ты можешь стать для нее – тем, кто заставит ее гореть яр-р-рче, или тем, кто бросит тень на ее пламя, еепламя?»

Я опустил голову, пристыженный словами Пью. Я расстраивался, мучился жаждой, удивляясь ошибке, которую совершил, притащив сюда Диор. Но мой клинок, как всегда, был прав. И хотя эта девушка, может, и считала меня своим миром, но и она для меня значила столько же.

– Прошу прощения!

«Прошу прощения! Шупрощения!»

Диор подняла голову и нахмурилась, когда я встал на цыпочки и снова закричал.

– Иногда я веду себя как настоящая манда!

«Манда! Нда! Нда!»

Девушка прищурилась, и ее губы слегка скривились, когда она закричала:

– Мудак!

«Мудак! Удак! Дак!»

Я улыбнулся.

– Дрочилка!

«Чилка! Чилка!»

Диор усмехнулась и поднялась на ноги.

– Хреносос!

«Носос! Носос!»

– Гребаная проныра! – выступил я.

«Проныра! Ныра!»

– Долбаный придурок!

«Придурок! Дурок!»

– Эй, – сердито сказал я, ткнув ее в грудь. – Это мое слово.

– Знаю, – она усмехнулась, и в ее глазах снова зажегся огонь. – Я училась у лучших.

– Да ладно тебе, – улыбнулся я, тряхнув головой. – Даже если хозяин этого чертова дома мертв, здесь должна быть хоть какая-то зацепка по поводу всего этого дела с Эсани. Будь я проклят, если проделал весь этот путь до Найтстоуна просто так.

Диор подняла канделябр, и мы отправились через логово Дженоа в поисках хоть какого-нибудь намека, крошки, крупицы мудрости. Мы нашли помещения для прислуги. Музыкальный зал. Холодные палаты и шкафы, укутанные в пыль веков. Стены Кэрнхема рокотали, когда гремел гром, а надвигающаяся буря затмила и без того сумрачное небо мертводня. Но если в этой древней крепости и были какие-то ответы на вопрос, как вернуть солнце на небеса, то они были очень хорошо спрятаны.

– Почему их называют Душегубицами?

Я взглянул на Диор. Пока она говорила, по ее лицу танцевали отблески от света канделябра. Голос был ровным, глаза смотрели вперед, и она не чувствовала страха, хотя следовало бы.

– Уверена, что хочешь знать? – спросил я.

Она кивнула, только один раз. Я достал флягу и сделал большой обжигающий глоток.

– Первый город, который Вечный Король завоевал после того, как пересек Бухту Слез, назывался Лусия. Когда легион Фабьена прорвался через его врата, он, как обычно, сначала позволил пошалить своим детям. Ратоборцев перебили, барона убили – бежать, казалось, было некуда. И люди побежали в святилище великого собора Лусии. Это было великолепное место. Его создал мастер Альбрехт. Шесть веков собор стоял в самом сердце города, и его священные залы вместили три тысячи граждан Лусии. Отчаявшихся. Рыдающих. Возносящих молитвы к Господу. Там их и обнаружили Альба и Алина. Пока в городе разворачивалась бойня, Душегубицы сделали людям в соборе предложение. Близнецы заявили, что подожгут крышу и сожгут всех, кто находится внутри. Но разрушать такое красивое здание им не хотелось. Поэтому они пообещали, что пощадят половину людей, если вторую половину выдадут для бойни.