Холоднокровка все еще принюхивался, стоя к нам спиной, его грязные волосы развевались на ветру. Обогнув поляну, я проверил колесцовый пистолет, размял шею. Бросив быстрый взгляд на Диор и убедившись, что моя юная ученица готова к бою, я вышел, желая отвлечь ее противника. Дальнейшее длилось, наверное, три-четыре секунды.

Но, по правде говоря, это изменило всю нашу жизнь.

– Эй ты, зловонный гоблин!

Когда я закричал, порченый развернулся быстро, как зимний вихрь. Диор уже была готова ударить его в бок, высоко подняв Пьющую Пепел. Но когда порыв ветра отбросил волосы со впалых щек чудовища, мой живот превратился в комок маслянистого льда.

Его лицо было лицом давно умершего существа. Бледное, сгнившее, истощенное. Но на лбу, напротив ввалившихся глаз, я увидел отпечаток большого пальца, испачканного свежей кровью.

И когда он взглянул на Диор, устремляясь к ней сквозь ночь, его губы растянулись в кривой усмешке.

– Вот ты где.

Пьющая Пепел обрушилась на него, как рука Господа. Порченый даже не пытался защититься, мертвая плоть разошлась, точно вода, под натиском девушки – быстрым ударом северного ветра из арсенала, который я ей показывал. И развалился на две части, дымящихся и обожженных. Диор резко остановилась на окровавленном снегу, почти не веря своим глазам и уставившись на меч в своих руках. И, взглянув на меня, торжествующе улыбнулась, пискнув так громко, как только осмелилась:

– Благая чертова Дева-Матерь, ты ВИДЕЛ ЭТО?

Девушка пританцовывала на месте, вертя в руке Пью, и наклонилась, чтобы посмотреть на разрубленный труп.

– Хрен тебе, чтоб тебе подавиться каждым дюймом моей красивой задницы, ты, уродливый м…

– Семеро мучеников, – прошипел я.

Диор прервала празднование своей победы и взглянула на меня.

– А?

Сердце у меня ушло в пятки, а кишки подкатили к горлу. Я знал, что мы ступим в логово волков, как только покинем пределы Сан-Мишона, но какая-то глупая часть меня надеялась, что волки не смогут выследить нас так быстро. Взглянув на окружавшие нас заросли, а затем снова в удивленные глаза Диор, я судорожно вздохнул и заговорил с яростью и страхом человека, который держал судьбу всего мира в своих трясущихся руках.

– Шило… черт…

Я сердито всмотрелся в темноту.

– Мне…

Я уставился на труп.

– В рыло!

– Нам нужно уходить, – прорычал я.

– Так уходи, что за…

Диор завопила, когда я начал тащить ее вниз по склону, подальше от грязнокровки, которого она зарубила.

– Нам нужно уходить сейчас же.

– Габи, я его прикончила, чего ты блеешь, как овца на привязи?

Но я не стал реагировать на ее слова, а с грохотом распахнул дверь рыбацкой лачуги.

– Подъем!

Селин, извиваясь, выпрямилась, Лаклан вскочил на ноги, схватившись за свой острый клинок. Дети реагировали по-разному: кто-то от страха заплакал, кто-то тер заспанные глаза. Но я увидел, что после своего небольшого выступления вернулась Исла и, бросив один взгляд на мое лицо, начала поднимать младших. Сбитая с толку, но, по-видимому, не потерявшая прагматичности Феба уже собирала в охапку вещи.

– Габи? – крикнул Лаклан. – Все в порядке?

– Нет, – отрезал я, собирая снаряжение и рюкзак. – Шевелите задницами, солдаты!

– Габи, что, черт возьми, на тебя нашло? – настойчиво требовала ответа Диор с порога.

– Они видели нас. Видели тебя.

– Они? Кто такие эти чертовы они?

– Плохие новос-с-сти, Габриэль? – спросила Селин.

Но я не обратил внимания на сестру, схватил снаряжение и потащил наших юных подопечных под снег и воющий ветер. Наши сосья спали, Пони зафыркала от отвращения, когда я забросил ей на спину седло и повернулся к Диор, протянув ей руку.