Нет в живых и тех коней, с которыми он переправлялся через ту реку Амударья, одну из главных рек государства, империи Хорезм, что к востоку от моря Каспия, совсем на другой западной стороне от чжурчженьской империи Китай династии Цзинь. Да, не так долга жизнь лошадей, не так долга. А что, жизнь воина так ли длинна под градом стрел, да в сечи яростно жестокой? А вот он дожил таки до преклонных лет, давно зажиты раны, полученные в те годы, когда в молодости и начинал постигать мудрость командира тысячи. Да, сразу таковым его и определил сам Чингисхан в награду ли за самоотверженную преданность с детских, с юных лет, когда был он рядом с ним плечом к плечу и в дни тягот, и в дни успеха. Перед самым походом на Китай династии Цзинь ему-то Чингисхан и вверил под командование тумен.

Так размышлял уж ныне для молодых воинов да командиров уж шибко шустрый старик Субудэй-багатур, чьи первые кони когда-то попили воды той Жёлтой реки Хуанхэ, что отсюда так далеко на востоке этой ох нескончаемо обширной земли под покровом Вечного Синего Неба. Что ж, он покажет молодым, без устали, на скаку сменяя заводных коней, поскачет, поведёт своих воинов до самых Карпат, чтобы там спешиться на долгий отдых до весны. Но сначала подождёт Бато – правителя улуса Джучи, улуса своего отца, который уж не в старческом, зрелом возрасте покинул их, отправившись в долины Вечного Неба. Как-то мрачен, задумчив он, однако, такое у него после того разговора с Гуюком, с этим несносным сыном Угэдэй-хана, которого Бато отстранил от командования, отправив того домой аж до самого Каракорума – до столицы всей Монгольской империи, что ныне на берегу Орхона, возведённая дочерью Чингисхана Алангаа – принцессой, правительницей Тору дзасагчи гунджи.

Да, задумчив был Бато – правитель улуса Джучи, которого в Европе будут именовать Батыем, потрясшим Старый Свет, ещё как задумаешься. И всё после того разговора с Гуюком, что произошёл на том левом берегу широкого Днепра. Так и стояли они друг перед другом: молчали все, кони не шелохнутся, будто догадались, что сошлись лбами два внука Чингисхана. Понимали все от десятника, от сотника до командиров, нойонов тумена, что самим Угэдэй-ханом в походе на запад, на предзакатную сторону солнца поставлен верховенствующим командующим его племянник Бато, именно он на правах самого старшего внука великого деда. Да, великий хан не доверил такое высотой важное дело своему сыну Гуюку, которого более отличает высокомерная заносчивость, чем приспособленность разума к военному делу. И быть бы перепалке, да притом на глазах у всех, не вмешайся в такое тонкое ли дело двоюродных братьев ханских кровей сам старик Субудай-багатур, к которому ох как прислушивается сам Угэдэй-хан, равно как и остальные сыновья Чингисхана от его первой жены Борте, которым и были уделены каждому по улусу от обширно нарастающей Монгольской империи. И было решено послать гонцов аж до самой ставки великого хана в Хара-Хоруме. Пусть оттуда рассудит, а они тем временем, переправившись на правый берег Днепра, на том берегу дождутся его решающего слова.

И поскакали гонцы по дорогам от Днепра аж до самых глубин Азии, по дорогам, уж давно очищенным от всяких разбойников, на ходу сменяя и сменяя заводных коней, а в ямских уртонах, станциях, что основали недавно, каждого гонца будут поджидать свежие кони приготовленные ямщиками, горячая пища, ночлег, чтобы поутру, как побелеет рассвет на востоке, скакать что есть прыти, на ходу сменяя и сменяя заводных коней, и так до следующего уртона.

Прошло двадцать пять восходов луны и солнца, как прибыли гонцы с вестью от великого хана. И читали приказное письмо от Угудэй-хана, что писано было твёрдой рукой ханского писца эдакой вязью сверху вниз по всей изящной правильности уйгурского письма, в которых так и выразились крепостью слова монгольским языком, что так и выразили гнев Угэдэй-хана к своему несносному сыну. И чтобы он далее не мешался, не путался меж конских копыт, да призвал сына немедля явиться к нему в ставку в Хара-Хоруме. Тогда вроде отлегло от сердца Бато, но тревожность осталась.