Мать, о мать! Она не знает, не видит, как на первенца её надета деревянная колодка, что он в эти знойные дни не мог самостоятельно даже воды испить, муху с лица согнать. Она не видела его в эти дни, сына своего, первенца своего, обращённого в рабство. Нет, при встрече, а будет ли встреча, не скажет, ни разу не обмолвится словом, что был в рабстве, и на последнего раба не наденут кангу – деревянную колодку, а на его шею воздели за то, что не упал, не пригнулся. Да, его пытались, как следует, пригнуть к земле и за то, что от его взгляда и конь взбрыкнет судорогой, и змея свернёт, уползёт. И как-то слышал однажды опять же разговор про его сгусток спёкшейся крови на ладони.

Тело его совсем уж окоченело в холодной воде, но потерпеть, выждать. Уж какая светлость детства. Никак не сцепить памятью. Но…, будто озарение некое, и память выставила ясно отчётливо тот день…

С самых малых лет сполна счастливое детство, что и может выпасть мальчику степей, ибо рождён он сыном, первенцем вождя племени тайчиут рода борджигин, самого Есуге-багатура. Какого ещё счастья пожелать, когда оно само по себе подарено тебе с рождения повелением Вечного Синего Неба. Озарением память выдаёт напоенный безмерной радостью и полным счастьем тот самый день, что держал он в себе, в своём сердце, ныне боясь вспоминать, вынуть из кладовой памяти.

Вдвоём, отец и сын, вышли в открытую степь, что была тогда всегда приветлива к нему. Багряно-красное зарево заката было красиво, что, казалось, от лучей огромно красного шара и травы озарились в красный цвет.

– Завтра мы поедем с тобой в земли племени унгират. Так мы с твоей матерью решили. Я часто с ней советуюсь.

– Зачем?

– Искать тебе невесту в этом племени.

Казалось, не будет предела расширенным глазам его от удивления неожиданного, но понимал он, понимал в свои девять лет.

– А где она, эта земля племени унгират? – спросил он первым делом тогда.

– Там, – показал отец рукой туда, где и могла найтись для него невеста.

– А что тогда там? – показывал он в свою очередь на закат, на уходящий диск.

– Там земли найманов, кэрэитов.

– А там? – указал он на север.

– Баргуджин-Тукум.

– А там? – рука непроизвольно указала не строго на восток, а на юго-восток.

– Там земля наших врагов, земля империи Цзинь. Них говорили тогда, что они казнили нашего предка Амбагай-хана, приколотив руки к деревянному ослу.

– Про них.

– Мы должны им отомстить по закону степей. Так положено. Все так говорят, что месть превыше всего.

– Знаешь, сынок. Мы не достаточно набрали сил, чтобы отомстить за предка. Империя Алтан-хана, империя Цзинь – могущественная империя, и смотрит свысока на племена степей, считая нас просто горстью песка перед огромным морем.

– Это так и есть?

– Так и есть. Но не в этом ещё наша беда.

– В чём?

– Междоусобная вражда племён, говорящих на языке степи. Вот эта разобщённость.

– Всегда так было?

– Доводилось слышать мне от стариков – были славные времена.

– Одной ордой поднимались с наших степей бесстрашные воины. И пошли они на запад в земли предзакатного солнца…

– Туда, где кэрэиты и найманы?

– Дальше, намного дальше, к последнему морю.

– Не знаю. Но говорят, что многие народы потревожили тогда, что поднялись они на великое переселение.

– И кто они были?

– Они называли себя хунн, хуннуд.

– Человек? Люди? Так мы же все люди. Тайчиуты, и эти кэрэиты, найманы, и эти унгират, куда мы собираемся.

– Ну вот, они так себя называли. Хочу я верить, что проснётся степь наша когда-нибудь, как в те славные времена, и встрепенётся на зависть тем, кто смотрит на нас, задираясь с орлиной высоты. И увидит Вечное Синее Небо настоящего орла. Смогу ли я на такое или нет, но есть у меня надежда на тебя.