Но возникали и другие ситуации:

«Нелюбящая мужа жена увлекается преступной любовью посторонних, нравящихся ей мужчин, нередко поступая так по одному только желанию отомстить мужу или за его неосновательную ревность, или за свою унизительную неволю, – писал этнограф Серафим Шашков в своем труде «Исторические судьбы женщины, детоубийство и проституция», опубликованном в Санкт-Петербурге в 1871 году, – дочь, желающая выйти замуж и не допускаемая до этого родителями или обстоятельствами, будучи не в силах удержать порывы своей страстной натуры, отдается секретно любовнику»[11].

Внебрачная связь с холопкой обществом серьезно не порицалась, как и позже – связь с крепостной. Молодые барчуки спокойно заводили отношения с дворовыми девками, пробуя на них собственную мужскую силу. Наличие этого зависимого сословия, вполне возможно, и поспособствовало тому, что на Руси долгое время не было надобности создавать лупанарии. Плотность населения оставалась невысокой, вступать в брак старались пораньше. Во-первых, чтобы успеть обзавестись как можно большим числом наследников (при высокой младенческой смертности хорошо если выживала треть из рожденных детей), во-вторых, брак являлся единственным принимаемым церковью и обществом способом поддерживать интимные отношения между мужчиной и женщиной. Когда пятидесятилетний поэт Гавриил Романович Державин внезапно овдовел, он принял решение поскорее вступить во второй брак, о причинах которого предельно откровенно написал в записках: «Не могши быть спокойным о домашних недостатках и по службе неприятностях, чтобы от скуки не уклониться в какой разврат, женился генваря 31 дня 1795 года на другой жене, девице Дарье Алексеевне Дьяковой»[12]. Литератор предпочел оформить все по закону, чем прослыть любителем молодого тела вне брачных уз!

Распутство на Руси принимало другие формы, нежели в Европе. Вполне обычным считалось растить одновременно детей законной жены и прижитых «воспитанников» – отпрысков крепостных или плоды случайных связей. Отношения вспыхивали сиюминутно, а иногда и подолгу продолжались. Но торговля женскими прелестями, когда каждый, у кого были средства, мог овладеть ими, в допетровское время не была распространена.

Мрачные легенды ходили вокруг питейных заведений в Александровской слободе, где жили и гуляли опричники. Огромное количество сплетен связано с их деяниями – говорили про умыкание чужих жен и невинных дев, про жестокие убийства тех, кто оказывал им сопротивление… Демонизированный образ опричника, как человека, лишенного всяческих моральных принципов, был известен еще во времена правления Ивана Грозного. Оттого так трудно отделить правду от вымысла! Вот описание, которое можно встретить у историка XIX века, Николая Костомарова:

«Им даже вменялось в долг, как говорили летописцы, насиловать, предавать смерти земских людей, грабить их дома. Современники иноземцы пишут, что символом опричников было изображение собачьей головы и метлы в знак того, что они кусаются, как собаки, оберегая царское здравие, и выметают всех лиходеев»[13].

Историк Лев Гумилев называл опричников людьми, одержимыми ненавистью ко всему миру. Одним словом, воплощенные мрак и ужас. Отсюда страшные разговоры о погубленных девушках, чьей невинностью воспользовались против воли, или о растерзанных неприступных красавицах, о повешенных родных, вступившихся за их честь.

А вот иноземное свидетельство о бесчинствах опричников. Написано Альбертом Шлихтингом в Литве, в 1571 году и называется «Краткое сказание о характере и жестоком правлении Московского тирана Васильевича»: