Но каково же было намерение Николая при покупке концессии Бринера – и уплаты за нее из собственного кармана? По словам Солженицына, Безобразов убедил царя, что «наши экономические предприятия в Корее, лесная концессия, быстро начнут приносить фантастические барыши, и Восток окупит сам себя»[38]. Но с учетом огромных таежных просторов на русской почве это все же как-то неубедительно. Кроме того, царь проявлял интерес лишь к стратегическому местоположению концессии Жюля, а вовсе не к флоре и фауне, которые Жюль, самолично отправившись в экспедицию вдоль реки Ялу, исправно документировал. Для российского правительства это был лишь слабо замаскированный хапок земли – отнюдь не деревьев.
План Безобразова, как его описывает Уайт, состоял в том, чтобы «концессия Бринера начала работу с организацией полуофициальной “Восточно-Азиатской промышленной компании”, устроенной так же, как британская “Ост-Индская компания”. Компанию эту следовало организовать и управлять ею так, чтобы ей не приходилось заботиться о дивидендах, а она бы сосредоточивалась на служении имперским интересам. Компания эта контролировала бы как местные дела, так и всю политику России на Дальнем Востоке»[39].
Никто не сомневается, что всю эту схему привел в исполнение Безобразов – но каковы были его интересы в этом деле? Если верить Гурко, Безобразов «был фантазер, одержимый манией величия, роль царского советника прельщала его честолюбие, а возможность влияния на кардинальные вопросы государственной политики дурманила его слабую голову и окончательно скрывала от него общее положение страны за преследуемой им химерой владычества России едва ли не во всей Азии».
Именно подобная амбиция и тревожила Японию. В резком противоречии с доктриной экономического империализма Витте Безобразову со временем удалось убедить царя, что России необходимо продемонстрировать свою военную мощь на Дальнем Востоке, чтобы во всем регионе не осталось сомнений в абсолютном владычестве имперской власти над «желтой опасностью». Влияние Витте на Николая ослабло с огромным ростом дефицита государственного бюджета, вызванным строительством Транссибирской магистрали, где перерасход средств уже достигал 150 %. А по мере ослабления роли Витте голос Безобразова крепчал… и громче били тамтамы войны.
Следующие несколько лет Япония старалась добиться от России разъяснений по поводу ее намерений в Корее, хотя истребление иностранцев во время Боксерского восстания, по сути, положило конец любым практическим мерам в регионе.
…Японский министр иностранных дел маркиз Ито, – писал Гурко, – осведомившийся о приобретении нами концессии в Северной Корее и встревоженный тем, что мы ввели в Маньчжурию значительную военную силу, которую, несмотря на подавление боксерского движения, по-видимому, не собираемся из нее уводить, вел с [бароном Р. Р. Розеном, российским посланником в Японии] по этому поводу весьма сериозные разговоры.
Маркиз Ито прямо заявил, что Япония вынуждена перекинуть свое владычество на часть Азиатского материка, так как население ее, вследствие естественного прироста, уже не может безбедно жить в пределах составляющих Японию островов. Такой частью Азиатского материка может быть, говорил Ито, только Корея, и притом преимущественно северная ее часть, так как Корейский полуостров и более южные части Восточно-Азиатского побережья, если не считать уже занятого Россией Ляодунского полуострова, столь густо населены, что о переселении туда японцев речи быть не может.
Маркиз отправился в Санкт-Петербург – дорога заняла более восьми недель, через Суэцкий канал – и ждал там несколько месяцев, но никто из имперского правительства его не принял и беседовать с ним не пожелал. Каковы бы ни были тогда намерения николаевского правительства, в этом состояла затяжная, трусливая и бесчестная неудача русской дипломатии, за которую впоследствии взыщется высокая цена.