– Я горжусь тобой, рядовой. Ты служил с честью и выполнил свой долг. Это все, что способен сделать мужчина. Ты хороший солдат.

Этьен раздулся от гордости:

– Господин полковник, мне сказали, что меня наградят медалью. Дадут нашивку или что-то в этом роде. На месте их не хватало, но капитан сказал, в Париже мне дадут.

– Это правда. Ты получишь нашивку.

– Бьюсь об заклад, господин полковник, у вас нашивок полным-полно, – сказал Этьен. – Может, вы разрешите мне дотронуться хотя бы до одной, чтобы… чтобы почувствовать.

Жюль скосил глаза на свой порванный мундир. Его медали, нашивки, все символы его прежней жизни, все знаки отличия, говорящие о его достижениях и доблести, даже его пистолет и сабля были отобраны капитаном Делеклюзом и его головорезами. Остались лишь дыры. И потому третий раз за день он поймал себя на том, что говорит Этьену полуправду. Нет, попросту врет, рассказывая слепому и увечному парню нечто более удобное, чем правда.

– Этот мундир у меня без нашивок.

– Я понимаю, господин полковник, – закивал Этьен. – Думаю, рядовым все равно дают другие нашивки.

Парень докурил сигару и швырнул окурок на дорогу. Жюль выгреб из кармана остатки сигар и вложил в ладони Этьена:

– Бери. Они тебе помогут скоротать время.

Около полудня они покинули дорогу, вьющуюся по берегу Марны, и свернули на ведущую к Парижу. Там было людно и шумно. В облаках пыли двигались повозки с грузами и беженцами. Был прекрасный солнечный день позднего лета с синим безоблачным небом и приятным ветерком, шелестящим в листве деревьев. Казалось, природе нет дела до взбудораженных человеческих потоков. Стали появляться всадники, а с ними наконец-то появились и известия. Вскоре новости уже волнами захлестывали колонну пленных, следуя почти беспрерывно. Теперь колонна буквально тонула в них. Известий было слишком много, и все безрадостные.

Капитуляция в Седане… Смертельная западня… Сдача, полное поражение…

А всадники все продолжали появляться в пыли жаркого дня, и их мрачные лица передавали очередную печальную новость раньше, чем языки. После каждого такого известия Жюль закрывал глаза, словно услышанное сильно и больно било его в живот.

Тридцать тысяч убитых и раненых… Сражение врукопашную, бои на каждой дороге и в каждом саду… Базей сожжен, женщин и детей убивали, как собак…

– Господин полковник, эти люди говорят неправду, – сказал Этьен, хмурясь после известия очередного всадника. – Это невозможно. Такого просто не может быть.

Его лицо побледнело от тревоги. Он ждал подтверждений от полковника – высочайшего авторитета, какой только можно представить. Сейчас господин полковник скажет, что все это – гнусная ложь. Однако у Жюля такой уверенности не было. В нескончаемом потоке трагических известий ему слышался колокол правды.

Император взят в плен… Мак-Магон ранен… Сплошной артиллерийский обстрел… Негде укрыться… Вся армия в Шалоне взята в плен и отправлена в Бельгию…

Каждого всадника Жюль расспрашивал о судьбе Двести двадцатого полка, о майоре Дюпре и гвардейцах. Но всадники либо ничего не знали, либо, видя его в кандалах, не считали нужным отвечать.

Кавалерия генерала Маргерита… Массовый героизм при наступлении… Генерал мертв… Всё брошено на бойню у Флуана… Две трети солдат убиты, остальные ранены или взяты в плен… Никто не уцелел, ни одной души…

Маргерит! В главном сражении Двести двадцатый вполне мог находиться под его командованием. Жюль не оставлял попыток.

– Вы что-нибудь слышали о Двести двадцатом? – спросил он последнего всадника.

Тот подъехал к телеге и теперь двигался рядом. Это был угрюмого вида гусар в голубом мундире с белыми манжетами, забрызганными кровью; явно не его собственной. Судя по его облику и состоянию лошади, Жюль заключил, что гусар много чего повидал и несколько дней провел в седле. Всадник презрительно взглянул на изорванный мундир Жюля, затем на ножные кандалы.