VII легион Гальба под командованием Марка Антония Прима отправил из столицы в далёкий Карнунт в Среднем Подунавье, в провинции Паннония.[87] Этот легат, человек амбициозный, но и рассудительный, благоразумно не вмешался в противостояние Отона и Вителлия, случившееся после гибели Гальбы. Судя по всему, в легионе и не очень – то скорбели о смерти его основателя. Когда же началась новая гражданская война, то VII легион во главе с Примом решительно встал на сторону Веспасиана.[88] В решающей битве кампании при Кремоне VII легион особо отличился. Вот как описал это Публий Корнелий Тацит в своей «Истории»: «Главную тяжесть боя, соревнуясь в храбрости, приняли на себя третий и седьмой легионы. Антоний со вспомогательными войсками устремился им на помощь. Вителлианцы не выдержали столь упорного натиска; видя, что их дроты отскакивают от панциря черепахи, они обрушили на нападающих баллисту. Машина раздавила множество солдат и на мгновенье расстроила их ряды, но, падая, увлекла за собой верхнюю площадку вала и зубцы, её прикрывавшие. Одновременно под градом камней осела стоявшая рядом башня. В образовавшуюся брешь устремились, построившись клиньями, солдаты седьмого легиона».[89]

Легион участвовал и во взятии Рима. В этих сражениях, решающих для Веспасиана, он понёс столь большие потери, что новый император в 70 г. дополнил его когортами переформированного Нероном XVIII легиона. Потому – то и стал VII легион «Сдвоенным» или же легионом «Близнецы».

В начале правления Веспасиана VII легион был возвращён в Карнунт, а в 74 г. был переведён в Испанию, где расположился лагерем на постоянной основе. Появившийся там со временем и гражданский посёлок получил нехитрое название Легион.[90] Ныне это город Леон, центр одноимённой исторической области королевства Испания.

Таким вот легионом предстояло теперь командовать Траяну. К этому времени он уже совсем не юноша, но зрелый тридцатишестилетний мужчина.

С того времени, как мы расстались с ним в Сирии, где он достойно нёс нелёгкую воинскую службу трибуна – латиклавия, в Римской империи немало изменений случилось. В 89 г. правил на Палатине уже третий Флавий – Домициан, младший сын Веспасиана. Тот самый, над чьими честолюбивыми амбициями отец не без яда подшучивал. Теперь для реализации этих амбиций Домициан имел самые широкие возможности.

Правление Флавиев после мрачных последних лет правления Нерона и ужасов гражданской войны, каковой Рим не знал аккурат сто лет после торжества Октавиана над Антонием и Клеопатрой, казалось римлянам несомненным благом. Тем более, что шестидесятилетний Веспасиан оказался совсем недурным правителем Империи. Неспособный в молодости навести элементарный порядок на римских улицах, он в старости ухит рился привести в порядок всю необъятную державу, от Британии до берегов Евфрата простиравшуюся. При нём победно завершилась война в Иудее, где сын, Тит, достойно закончил дело отца. Было подавлено в Батавии на Нижнем Рейне восстание против римлян, поднятое знатным батавом Юлием Клавдием Цивилисом в 69–70 гг. Внешняя политика велась продуманно, в новые войны Веспасиан благоразумно не ввязывался. В известной степени его принципат напоминал лучшие стороны правления Тиберия. Стремление к внешнему миру, успокоение внутри империи. Правда, налоговая политика первого Флавия разительно отличалась от завета Тиберия, «что хороший пастух стрижёт овец, но не сдирает с них шкуры».[91] Эти слова приводит Светоний. А вот, что он же писал о Веспасиане: «Единственное, в чём его упрекали справедливо, это сребролюбие. Мало того, что он взыскивал недоимки, прощенные Гальбою, наложил новые тяжёлые подати, увеличил и подчас даже удвоил дань с провинций, – он открыто занимался такими делами, каких постыдился бы и частный человек. Он скупал вещи только затем, чтобы потом распродать их с выгодой; он без колебания продавал должности соискателям и оправдания подсудимым, невинным и виновным, без разбору; самых хищных чиновников, как полагают, он нарочно продвигал на более высокие места, чтобы дать им нажиться, а потом засудить, – говорили, что он пользуется ими, как губками, сухим даёт намокнуть, а мокрое выжимает. Одни думают, что жаден он был от природы; за это бранил его старый пастух, который умолял Веспасиана, только что ставшего императором, отпустить его на волю безвозмездно, но получил отказ и воскликнул: «Лисица шерстью слиняла, да нрав не сменяла!» Другие, напротив, полагают, что к поборам и вымогательству он был вынужден крайней скудостью и государственной, и императорской казны: в этом он сам признался, когда в самом начале правления заявил, что ему нужно сорок миллиардов сестерциев, чтобы государство стало на ноги. И это кажется тем правоподобнее, что и худо нажитому он давал наилучшее применение».