Александр III это понимал. Однажды он спросил генерала О. Б. Рихтера: «Как Вы себе представляете положение России?», на что тот ответил: «Я много думал об этом и представляю себе теперешнюю Россию в виде колоссального котла, в котором происходит брожение; кругом котла ходят люди с молотками, и когда в стенах котла образуется малейшее отверстие, они тотчас его заклёпывают, но когда-нибудь газы вырвут такой кусок, что заклепать его будет невозможно, и мы все задохнёмся». Государь застонал от страдания. «Да, котлу необходим был предохранитель»{459}. Но этот «предохранитель» создать при Александре III не удалось.

Но здесь возникает вопрос: а от кого или от чего нужен был этот предохранитель? От народа? Но народ был в целом царелюбивым и верным. От революционеров? Но они были слишком малочисленные и не могли создавать тогда реальной опасности государству. Между тем главная опасность заключалась во все растущем влиянии на государственные дела русской элиты и русской бюрократии. Конечно, речь идёт не обо всей элите и не обо всей бюрократии, но о той тенденции, которая всё больше набирала в их среде силу. При этом первая всё менее считалась с Самодержавной властью Монарха, а вторая все больше подменяла собой его власть. Элита, в том числе и некоторые члены Династии, уже не считали себя обязанными беспрекословно слушаться своего Главу. В полной мере это проявлялось и в царствование Императора Александра III. Как писал Н. А. Павлов: «К нам с Запада поступила бюрократическая система управления и хозяйства, на которую даже такой Государь как Александр III вынужден был опираться»{460}.

Во второй половине XIX столетия стало ясно, что мир входит в новую индустриально-техническую эпоху, которая бросала свои вызовы всей прежней мировой экономической и политической системе. Было также очевидным, что эта новая эпоха таит в себе большие опасности христианской государственности. Поэтому Россия, как аванпост этой государственности, попадала в самое тяжёлое положение. Нужно было, с одной стороны, отвечать на вызовы времени, чтобы бесконечно не отстать от главных геополитических противников, а с другой – сохранить свою самобытную государственную духовно-нравственную политическую систему – Царское Самодержавие. Эту задачу пытался уже решить Император Александр II. Вопреки распространённому мнению, Царь-Освободитель не был сторонником введения в России ни конституции, ни парламентского строя. Когда при нем зашла речь о конституции, Александр II сказал: «Я даю слово, что сейчас, на этом столе, я готов подписать какую угодно конституцию, если бы я был убежден, что это полезно для России. Но я знаю, что, сделай я это сегодня, завтра Россия распадётся на куски»{461}.

Александр II хотел ввести в России такое народное представительство, которое отвечало бы старинным русским традициям, а не западной модели. Оно должно было стать не «оппозицией Его Величества», а гласом народным, напрямую слышанным Царём. Но точных планов и идей на этот счёт у Александра II не было, и он ухватился за предложение своего министра графа М. Т. Лорис-Меликова, чья звезда взошла на русском политическом небосклоне. Граф неоднократно, энергично и горячо высказывался перед Императором «против организации народного представительства в России в формах, заимствованных с Запада, чуждых русскому народу»{462}. Его реформа сводилась к созданию комиссий, на обязанности которых «лежало бы составление законопроектов в тех пределах, кои будут им указаны Высочайшею волею с призывом выборных от губерний, а также от некоторых значительнейших городов. Причем в видах привлечения действительно полезных и сведущих лиц, губернским земским собраниям и городским думам должно быть предоставлено право избирать таковых не только из среды гласных, но и из других лиц, принадлежащих к населению губернии или города