Николай II вступил на престол исполненный самых благих намерений, убежденный в необходимости обновления общества при сохранении Самодержавия и «заветов родной старины». Во всех отраслях государственной жизни он был новатором, но новатором эволюционным, а не революционным. Говорят, что Пётр Великий мечтал увидеть результат реформ ещё при своей жизни. Отсюда он неимоверно спешил сделать как можно больше и наряду с действительно великими преобразованиями поднял «Россию на дыбы». Николай II «Россию на дыбы» поднимать не хотел и думал о грядущей жизни ее народа. Революция в любом ее виде была органически чужда ему. Между тем русское общество революцией жило и «дышало». Причем не обязательно революцией социальной, сопровождаемой свержением государственного строя. Сторонников таковой было в общем немного. Но революция социальная не сваливается на страну как снег на голову. Она вырастает из сотен, тысяч маленьких «революций», маленьких предательств вековых идеалов предков, их уклада жизни, их обычаев и, конечно, их Веры, мировоззрения и мироощущения. Казалось бы, что страшного? Здесь не говели в Великий пост, там повторили сплетню о Царствующем Доме, пропустили клевету на Государя, там увлеклись модными марксизмом, масонством, вульгарным дарвинизмом. Дальше – больше. Здесь посочувствовали террористам «Народной воли», Боевой организации эсеров, поаплодировали убийствам царских министров, а там уже два шага до финансовой и личной поддержки революции. Шаг за шагом русское общество отступало от Христа и Его заповедей, превращая Православие в красивую обрядность, традицию, теряя при этом живую веру. Член Царствующего Дома, Великий Князь Александр Михайлович называл Святое Православие «опасной сектой». В 1916 г. в издании Служебника карманного формата на обычной схеме расположения частиц на Дискосе изъяли особую частицу за Императора. По словам протоиерея Валентина Асмуса: «Даже в недрах Святейшего Синода прокладывал себе путь антимонархизм, в данном случае на волне клерикальных настроений. Именно в этом нужно видеть причину позорной пассивности Синода в судьбоносном феврале перед тем, как он покорно самоликвидировался по указке новой, “демократической” власти»{9}.

По мере того как православное самосознание уходило из русской правящей элиты, ему на смену приходили разного рода суррогаты, причудливые смеси из мистики, оккультизма, масонства, социализма, богоискательства. Это было модно, престижно, увлекательно. Газеты пестрели от рекламы всякого рода гадателей, предсказателей, ясновидящих. С увлечением занимались спиритизмом и столоверчением, сеансы которых проходили в различных салонах.

Чем больше люди отходили от Христа, тем они меньше понимали Николая II, в котором, как ни в ком другом, русское начало не нашло себя в такой полноте, с такой ясностью и с такой силой. В последнем Государе, как в зеркале, отразилась душа России, ее верность и любовь ко Христу, ее имперская мощь, ее голгофские муки и крестная смерть. Л. П. Решетников отмечает, что «неприятие именно такого Царя создавало условия для распространения различных измышлений о профессиональных и человеческих качествах Государя. Всё это вполне объяснимо: Царь, говоря современным языком, оставался в православном “поле”, а его оппоненты из политической и интеллектуальной элит давно это поле покинули»{10}.

Именно в это время эти «оппоненты» окончательно перестали понимать суть и смысл Самодержавия. Поэт Д. С. Мережковский называл Самодержавие «легендой прошлых веков», а граф Л. Н. Толстой отжившей «формой правления, могущей соответствовать требованиям народа где-нибудь в Центральной Африке»