Только на второй день проживания в борделе, после полудня, поймала Лилию и спросила, а где же те самые дети, с которыми мне предстоит заниматься и сидеть до открытия дверей барделя. Улыбнувшись, девушка указала путь до самой угловой комнаты на втором этаже и распахнула перед мной дверь. Войдя внутрь, я замерла на месте при виде четырех двухэтажных кроватей вдоль стен, некоторые аккуратно заправлены, но есть и те, где подушка с одеялом валяются скомканные в углу. Посреди комнаты большой круглый стол с разными стульями и табуретами вокруг, ящик с игрушками в углу и шкаф для одежды. Все необходимое для проживания детей есть, но в каком виде была вся эта мебель и вещи, не описать словами. Все старое, выцветшее, потертое, облезлое, но детям все равно. Они носились вокруг стола, играя в догонялки, один мальчик пытался рисовать при стоящем сумасшествии, а самый младший на вид пытался завязать шнурки на ботинках, сидя на кровати в дальнем углу.

Всего мне в ученики досталось пять детей, меньше, чем кроватей, но вопросов я опять же не задавала. Три мальчика и две девочки, самой старшей на первый взгляд исполнилось двенадцать, а младшему не было и шести. Среди них не оказалось ни одного со светлыми волосами, в основном присутствовал русые или черные и карий цвет глаз. Тяжело вздохнув, мне пришлось вспоминать все то, чем занималась в той, другой жизни, и я на самом деле поняла, как размякла и обленилась за три месяца в императорском дворце. Там даже ходить никуда не надо было, кроме внутреннего двора, целыми днями читала книги и играла с собакой, наслаждаясь перепиской с Рейнхардом и с трепетом ожидая его сообщений. Да, руки еще помнят, как рисовать, хоть это мастерство не потерялось. А вот как объяснить детям тему урока, поддерживать их дисциплину, да и просто заставить молча слушать и сидеть за столом – казалось, утеряно безвозвратно. Сперва необходимо познакомиться с учениками, чем я и пыталась заняться первые тридцать минут после прихода к ним. Полностью меня игнорируя, мальчик и девочка лет семи-восьми с русыми короткими волосами продолжали носиться вокруг стола, снося все на своем пути. Самая старшая, девочка двенадцати лет с длинными каштановыми волосами, собранными в косу всячески пыталась их успокоить, но и у нее ничего не получалось.

Завязав шнурки, младший ребенок подошел к столу, увернулся от чуть не сбившей его бегуньи и устроился на маленькой табуретке, оперевшись руками о сиденье, после чего уставился на меня. Последний мальчик, с черными волосами, так и не оторвался от рисунка, у него что-то не получалось, и он усердно тер лист бумаги ластиком, исправляя неровные линии. Наблюдая за ним, я присела на стул напротив, взяла себе чистую бумагу, карандаш и тоже принялась рисовать.

Руки сами создавали набросок знакомыми и привычными движениями. Свою собаку изображала много и часто, особенно в последние дни, оттого ее образ возник из ниоткуда и сразу стал преобразовываться в картинку. Бегавшая парочка заметила образовавшийся рисунок первыми, девочка остановилась сбоку, заглядывая через плечо, а мальчик с разбегу врезался в нее, но, ухватившись за плечо, затормозил и тоже обратился во внимание. Устав от них, старшая девушка опустилась на свободный стул и сложила руки.

– А нам не разрешают завести собаку, Мадам Элла говорит, что от нее все будет в шерсти, а это снижает репутацию, – проговорила младшая девочка, смешно приоткрыв рот и любуясь еще даже не законченным наброском животного. Усмехнувшись, качаю головой, еще бы им здесь собаку разрешили завести, в борделе-то.