20 Октября

Он умер. Нет Его уж более,
Нам не вернуть Его опять,
Как видно, было в Божьей воле —
У нас Защитника отнять.
Прости, наш Царь, прости навеки,
Ты был Отцом, Ты нас любил,
Но смерть Твои смежила веки,
И тихим сном Ты опочил.
А.К., 1-й Московской женской гимназии
воспитанница IV класса

Здание Московской женской гимназии

Носитель идеала

В царствование Александра III России и всему современному миру дано было пережить исторический момент, всю важность, которую многие еще и не сознают. Император Александр III не был только выразителем идеи. Он был истинный подвижник, носитель идеала. Тяжкий крест всегда бывает уделом таких людей, являющихся лишь в минуты, когда ослабевающее человечество нуждается в особой помощи Провидения. Их миссия – не просто сказать, что уже не могут понять люди, но и показать, воплотить в своей личности то, что люди еще способны почувствовать, и этим путем возродить их способность понять утраченную истину.

Такие носители идеала редки в истории, но, появляясь в мире, они становятся путеводным маяком на целые века.

Никто не понял Императора, когда Он явился. Теперь, по кончине Его, можно лишь с грустью о ничтожестве человеческом вспоминать, как Его встретили, как тогда судили о Нем. С тупым упорством непонимания встречают каждого носителя идеала, но Он своими деяниями и обаянием своей личности принудил признать себя. Он начал свое служение с работы над самим собой и выдержал самый тяжелый искус: победил в Себе все, что могло бы мешать Его исторической миссии. Пришлось затем признать в Нем неутомимое трудолюбие, мужество, хладнокровие, независимость. Пришлось признать в Нем мудрого правителя. Все трудности, какие можно представить, становились на Его царственном пути, как будто нарочно для того, чтобы со всех сторон осветить Его. Смута, измена, расстройство государственной казны, голод, мор, опасности, казалось, неминуемой войны, – все одно за другим попеременно вставало перед Ним. Все побеждал Он, все умиротворил, благоустроил, нашел средства борьбы и с голодом, и с эпидемией, не допустил войны и сделал из тринадцати лет Своего царствования эпоху неслыханного благоденствия, тишины, довольства и славы.

В последние годы своей недолгой жизни Он уже победил все и всех. Весь мир признал Его величайшим Монархом своего времени. Все народы с доверием смотрели на гегемонию, которая столь очевидно принадлежала Ему по праву, что не возбуждала ни в ком даже зависти.

В этом величавом образе, который столь неожиданно вырос перед миром, Россия почувствовала нечто идеальное и вместе родное, близкое к сердцу. На Него смотрели с любовью, и все, что замечали в Нем, было так светло, так отрадно. Как Супруг, как Отец, как Патриарх своего Царственного рода, во всем являлся Он высоким примером. Его твердость была такова, что исчезала даже мысль о сопротивлении Ему. Но и доброта Его стала славною по всему миру. Прощение личных обид доходило у Него до такой христианской высоты, которая была бы удивительна даже у подвижника, спасающегося в пустыне. Его правдивость поражала в наш изолгавшийся век. Никогда еще, даже и при таком царе-работнике, как Петр Великий, не слыхали мы о столь самоотверженном истощении всех сил Царя на государственное служение. Почти четырнадцать лет Он посвящал сну не более четырех часов в сутки. Его хладнокровное пренебрежение опасностей не раз приводило в страх окружающих. «Пока я нужен России, до тех пор не умру», – говорил Он с глубокой верой в промысел Божий. Жил Он – для России. Он весь был в Своем долге.

И среди этих великих трудов Он не был ни суров, ни мрачен. В редкие минуты отдыха Он любил добродушно пошутить, посмеяться добрым смехом. Не по вкусу Его были шумные забавы. Он отдыхал тихими радостями семейной жизни. Его обожали дети, толпой окружавшие Его во Фреденсборге, не знавшие высшей радости, как веселая игра вокруг «Дяди Саши». Так называла Его молодая толпа разноплеменных отраслей родственных королевских домов. Все было в Нем так царственно-величаво и так человечески-прекрасно, чисто и симпатично, что все сердца привязывались к Нему любовью детей к Отцу, никогда не теряя чувства почтительного страха.