– До диез минор, – говорю я.

Его голова трясется, пока он листает.

Ведь ни слова мне не говорит о том, что фуга до диез минор – самая сложная! Не говорит мне, что я чего-то могу не понять, не говорит, что мне слишком рано разбираться с ней. А уже нашел нужную страницу и на видавшем виды пианино наигрывает тему фуги до диез минор. Мне уютно – с этим старым пианино и этим старым человеком, влюбленным в полифонию.

Я слежу за его узловатыми пальцами на белых, заигранных, как будто обгрызенных по краям, клавишах, и вспоминаю: тема – это лицо произведения. Я сочиню лучшую фугу на курсе. Подготовлюсь, поиграю фуги других композиторов, послушаю, что расскажет Юрий Васильевич, – и сочиню свою. С моей темой.

В кармане у меня тот самый фантик. Иду мимо стендов с информацией о концертах к выходу. У двери меня догоняет Гена. Сегодня мы с ним еще не виделись – не было совместных пар.

– Я почитал про Тота, – выпаливает Гена.

– Да не надо было.

– Кроме всего прочего, чем он занимался – библиотеками, чиновниками, учеными – он был еще богом слова. Занимал почетное место писца, секретаря и визиря бога Ра.

– Ну и что?

Гена оторопело посмотрел на меня.

– Я не знаю. Думал, может, это поможет разгадать загадку.

– Не поможет. Загадка к богу Тоту не имеет отношения.

– А о ком там тогда сказано?

Я пожал плечами. Мне нужно торопиться, а Гена вцепился в рукав и рассказывает о боге Тоте.

– Мне идти надо.

– Можно с тобой?

– Нет, это…

– Свидание с Дашей?

– Да, – с готовностью вру я.

– Ладно, пока, – разочарованно говорит Гена. – Я тогда еще останусь в консерватории, позанимаюсь.

Мне жаль, что я обманул единственного друга, но что поделаешь. Выхожу на улицу. Ветер и слякоть. Серый воздух – скоро совсем стемнеет. Иду в сторону трамвайной остановки, потом резко сворачиваю на автобусную – на маршрутке быстрее. Надо успеть, пока не закончился рабочий день.

При входе на кондитерскую фабрику почему-то пахнет, как в садике, в моем детстве.

Папа приводил меня и отпускал мою руку, чтобы дальше я шел сам. В тамбуре всегда пахло одинаково – смесь геркулесовой каши и вишневого киселя. Я проходил один пролет, оборачивался. Не выдерживал и бежал обратно, к папе. Целовал его в щеку. Он смеялся. А потом говорил серьезным голосом: «Ты же мужчина, Костя». И мне приходилось идти по лестнице не оглядываясь. Чтобы не вернуться еще раз.

В садик папа давал мне конфеты. Я их съедал, а фантики старался сохранить, но уже ко времени обеда у меня ни в карманах, ни в руках не было ни одного. Я плакал.

И этот запах – геркулесовая каша и вишневый кисель – вре́зались в память навсегда. Запах расставания с папой, потерянных фантиков, слез.

Так же пахло на фабрике, когда я вошел.

Постучал в окошко пропускного пункта. Я видел только седую лысеющую макушку охранника и краешек маленького телевизора, который он смотрел. Охранник обернулся ко мне.

– Можно мне к Константину Алексеевичу? – спросил я с самым наивным видом.

– Зачем?

– Он мой дядя.

– Как зовут?

Я на мгновение тушуюсь – как меня зовут?

– Илья. Илья Королев.

Охранник поднимает черную трубку и набирает три цифры.

Через пять минут выходит дядя Костя, как мы с Викой зовем его с детства. Папин друг. Никакой он мне не дядя, конечно.

– Привет, племянничек, – усмехнулся дядя Костя. – А ты вырос, возмужал. Я тебя помню еще вот таким, – он показал ребром ладони чуть выше пупка, а я подумал, что взрослые, наверное, всегда так говорят, когда долго не видели детей своих друзей. Из вежливости.

Он похлопал меня по плечам в знак приветствия, а я потупился:

– Здравствуйте, дядя Костя. Извините, пришлось немножко обмануть, чтобы вызвать вас сюда.