Иду на кухню. Зажигаю подсветку на вытяжке над плитой. Свет слишком яркий, я щурюсь, но смотрю. На сетчатке остаются следы – световые кляксы.

Наливаю в стакан воды из-под крана.

– Илюша?

Испуганно, судорожно оборачиваюсь. Это мама.

– Не спится?

Сглатываю.

Мама подходит ко мне, легонько проводит по плечу рукой, берет чайник и начинает набирать в него воду.

– Не пей из-под крана, – говорит она и ставит чайник на подставку, нажимает кнопку. Чайник загорается изнутри синим светом. Я сажусь на стул. Мама присаживается рядом, гладит мою руку. Как будто понимает, что со мной. И смотрит своими карими щенячьими глазами. Такими она смотрит, когда жалеет меня.

– Чаю попьем, – говорит она лишнюю, ненужную фразу.

Мама кидает в мою кружку пакетик, заливает кипятком. Я смотрю, как расползаются в прозрачной жидкости коричневые щупальца заварки. Чай темнеет и темнеет.

– Крепко, – мама вынимает мой пакетик. Пока я пялился в свою кружку, мы сидели молча. Поднимаю на нее глаза.

– Все нормально, – говорю, потому что мне кажется, что необходимо сказать нечто такое.

– Кошмар приснился?

– Ногу свело.

В дверях появляется Вика.

– Что вы тут устроили? Вечеринку для двоих? – она еле разлепила глаза, а уже язвит. – Время видели? Три часа.

– Не спится, – говорит мама.

– Сразу обоим?

Я сжимаю ладонями кружку с чаем. Горячо, ну и пусть.

– Вика, иди спать, – говорит мама.

– И пойду. Не буду мешать вам радоваться жизни.

Когда Вика уходит, мама кладет свою руку на мою, и вдруг мне хочется ей рассказать: про сны, про загадку, про утёс и как я сидел на ограде – про всё, чтобы она послушала и утешила: «Это мелочи, Илюша», или «Не стоит беспокоиться, Илюша», или хотя бы «Все будет хорошо, Илюша». Но я молчу. Пью чай, обжигаю губы и десны, и молчу. А потом, в полчетвертого ночи, мама ставит кружки в раковину, и мы расходимся по темным комнатам.

– Выучил?

Я киваю. Не выспался, плюс забыл свои ноты, пришлось снова брать в библиотеке и объяснять там, зачем мне два экземпляра одного и того же произведения.

Сажусь за рояль, открываю сборник на нужном месте и стараюсь не смотреть в сторону Валерии. Она уже положила скрипку на плечо и держит ее подбородком. Краем глаза я вижу ее локоть – тонкий, как у куклы Барби. Скоро он будет гибко двигаться – когда она заиграет – вслед за смычком.

– С начала до конца прогоним, а потом поработаем над нюансами, – говорит она утвердительно. Мне остается только еще раз кивнуть.

Мы играем. Заканчиваем, и Валерия принимается канифолить смычок. Мне чудится, или она поглядывает на меня искоса?

– Ты какой-то неразговорчивый.

Значит, не чудится.

– Да.

– Всегда такой? Просто я тебя плохо знаю. Вдруг с друзьями ты болтлив, – она слегка улыбается.

Зачем это ей? Заинтересовалась вдруг, болтлив ли я с друзьями.

– Нет. С друзьями так же.

Как будто у меня их много.

– Встречаешься с Дашей Сусловой?

Вот это номер. Ей-то что?

– Мы знакомы.

Так себе ответ. Знакомы, ага. Хорошо знакомы. Очень хорошо знакомы. Очень-очень хорошо знакомы.

– Она говорит, ты ее парень.

– Да, но… ведь мы в любом случае знакомы.

Вот дурак.

Валерия смеется. Я ее насмешил.

– Ладно, давай еще раз пройдемся по Рахманинову, – говорит она. Глаза у нее блестят или мне кажется?

Улыбаюсь как дурак. Смотрю в ноты и улыбаюсь.

Всё-таки я самый настоящий дурак. Одновременно и насмешил, и отрубил себе возможность встречаться с Валерией. Не станет же она всерьез обо мне думать, зная, что я несвободен. Вот черт. Но мои губы все равно, против воли, растягиваются в глупой улыбке.

Мы идем по освещенной только вывесками улице. Фонари здесь не работают, зато есть пара магазинов, из окон которых свет падает прямо нам под ноги. В остальных местах темень непроглядная.