Результаты снова не сошлись, и Спенсер раздражённо смел взглядом открытые окна в трей.

– Красиво говорить и придумывать мы тут все умеем, док. Но что-то мне не верится, что специалист твоего уровня опустился бы до наркоты или торговли «мясом». Ты скорее набухаешься в хлам, или бесплатно вылечишь какого-нибудь бездомного бродягу, чем пойдёшь на нарушение закона… А маркировка на твоём замечательном автохирурге, кстати, очень красноречиво говорит сама за себя. Собственность Корпорации. Устаревшая, но работоспособная.

– Хм… Знаешь, есть такая штука, «космический корабль» называется. Так вот, они иногда падают. И на месте крушения можно обнаружить что-нибудь полезное для скромного доктора… – Гриффин сжал кулаки, потом разжал, и пристально посмотрел на агента. – Для нарушения закона тут есть ты. Пёсик с длинной шелковистой шёрсткой и умильной мордочкой, который решил, что имеет право жить обычной жизнью, а не служить за миску корма и осознание причастности к великому делу…

– А разве это не так? – Спенсер, внутренне дёрнувшись, постарался остаться бесстрастным внешне. – Многие сотни миров, варианты их развития, новые технологии и идеи. Торговля. Культурный обмен…

– Обмен-хуен… Рано или поздно понимаешь, что тебя гнусно и цинично обманули. Забрали всё, выдали ошейник, и сказали: «фас!» А там, снаружи, живут люди – любят, смеются, рожают детей, строят дома, выращивают цветы… – Гриффин прикрыл глаза, и тихонько вздохнул. Его голос, немного смягчившийся, снова обрёл скрипучесть и силу. – Но ты посажен на цепь, и всё, что ты можешь – это служить. Исполнять свою функцию. Ебать гусей. Убивать преступников. Пришивать отрезанные в пылу сражений задницы. Исследовать миры. Торговать всякой пакостью. Величественно сношать мозги целым планетам и народам, приводя их в Сеть… Лишая их будущего!

Последние слова он почти прокричал, оскалившись. Жуткая гримаса держалась недолго, и медленно перетекла в отстранённость и безразличие, щедро приправленные усталостью. В спальном мешке зашевелился Бо, что-то простонав сквозь сон.

Спенсер не смог удержаться от ответного оскала. Внутри него сейчас боролись две правды – та, что ему дали при установке блока лояльности, и другая… странная, нелогичная. Которую ему рассказывал Инульгем, и вот сейчас – Гриффин. Впервые за очень долгий промежуток времени агент не знал, чему верить. Да, он преступил закон, он стал беглецом и изгоем – ради себя, ради мечты… «Разве есть что-то в этом мире, в этих мирах, что стоит такой цены? Сломанной жизни, разрушенной карьеры, потерянного бессмертия? – подумал Спенсер, и сам ответил себе: – Да. Есть. Свобода и память». Вслух же он проговорил:

– Но если Корпорация настолько жестока и несправедлива, док, почему мы ей служим… Служили?

– Не знаю… – Гриффин отвернулся. – Может, потому, что это была мечта?

– Хватит. Хватит, слышишь?! – Спенсер вскочил на ноги, взметнув в темноту обломки стеблей, и тыча пальцем в направлении Льюиса. – В жопу такие мечты!

Доктор, отбросив в сторону одеяло, тоже поднялся с песка, и, сутулясь, встал перед агентом. Худой, нескладный, седой… С запавшими глазами и морщинами на измождённом лице, он не стал размахивать руками. Гриффин просто стоял, и смотрел в глаза Спенсеру. Но во взгляде Льюиса горело такое пламя ярости и гнева, что агент устыдился своей вспышки, и медленно опустил руку.

– А где мы с тобой, по-твоему, находимся, пёс? – медленно, делая усилие над каждым словом, проговорил Гриффин, не отводя глаз. – Вокруг нас – самая настоящая, глубокая и беспросветная жопа… Ни тебе, ни мне не выжить в одиночку. В основные Линии ходу нет. У меня заканчивается время, у тебя – наны.