Вначале её звали совсем не Звездиной, а просто Марией.

Волосы у неё были, не разбери, поймешь, какого цвета, ранее бывшими не то рыжими, не то каштановыми. Но о балете Мария мечтала всегда. Даже и тогда, когда уже не оставалось ни малейшей надежды на её появление, на театральном помосте в балетной пачке. Ну, хоть когда-нибудь и хоть на какой-нибудь сцене, хоть какого захудалого театра любой страны.

И тогда она стала всем говорить вслух о своей «голубой» мечте. Всем и каждому, имеющему уши, и, к сожалению, не имеющим слуха. Она услышала об этом когда-то от кого-то. И узнала она эту тайну от серьезных людей, что для исполнения своих «мечт» надо говорить о них вслух. И обязательно громким голосом. И тогда они непременно исполнятся. И ей повезло.

Приметливо – подметливый академик в какой-то солнечный день приполз домой в радостном подпитии и еле-еле объявил:

– Ну, что звезда балета, будем-с, что ли и тебе ставить сценическое имя? А там посмотрим, что будет? А что будет, то и будет, как Бог даст.

И расстелился после этих душу греющих слов беспомощным и бездыханным ковриком посреди прихожей. И жутко захрапел.

Мария тут же так и почти села, то есть слегка присела, чуть не придавив академика, но вида радости не подавала. Изо всех сил стараясь быть, как прежде непрошибаемой скалой и мумией в двух лицах.

– А ну-ка, ирод научный, скидавай свои боты. Я тебе сказала быстро скидавай, – пыхтя, боролось грузная Мария с пьяной храпящей «научной мыслью», как иногда она прозывала своего благодетеля.

Академик в ответ только похрюкивал. А Мария не унималась:

– Угадили мне опять весь коридор, гадость вы умная. Вот, чё, за ноги у тебя, Скупирдомыч? Прямо пендецит какой-то, а не ноги, не рассандалить никак. Вот, чё, ты их загугливаешь одну за другую? А? Чё, загугливаешь? Как я с тебя сщиблеты-то твои сымать буду, а?

Вытряхнув наконец-то храпящего академика из его полуботинок с кожаным верхом и с некожаным низом, она, не сумев поднять, вкатила его, как рукасто – ногастый – головастый шарик в супружескую опочивальню и с натужным криком: «И-и-эх! Тяжелый сундук какенный», зашвырнула этот шарик на заброшенное женой, супружеское ложе. И пригрозила:

– А имя ты мне поставишь. Тока проснись.

– Имя… имя… имя…, – метался во сне головой по цветастой подушке Эрос. Через какое-то время он сполз с неё, а потом и вовсе очутился на полу. Там под воздействием прохладного воздуха процесс вытрезвления" научной мысли» пошёл активнее.

Академик стал выкрикивать своим петушиным фальцетом женские, мужские и другие имена.

Мария тут же прибежала из кухни с мокрыми от крови руками, с кухонным разделочным топориком.

Перед этим она сноровисто разделывала тушку небольшой хрюшки.

Тушка хрюшки была получена в качестве богатого наследства от тридесятого двоюродного мужа бездетной тётки, и честно поделенного на всех племянников его сестры.

Если до конца быть краткими, то на самом деле огромное наследство было огромной свиньёй. То есть свиноматкой в живом виде. Оно, это наследство, по два раза в год приносило потомство, которое потом честным образом распределялось между наследниками кому и что.

На сестру бездетной тётки двоюродного мужа была возложена почётная обязанность по поению, кормлению и выгребанию продуктов жизнедеятельности этой очень деятельной свиньи.

В уплату за свои труды праведные сестра получала все эти продукты жизнедеятельности, а в случае старости и плохого самочувствия объекта наследования, сам объект.

Для контроля над ситуацией в положенном месте всегда висел огромный тесак. Его было бы выгоднее задействовать в работу, но в таком случае, женщина оставалась бы без навоза. На такие жертвы она пока не решалась, её огород требовал: «Навозу! Навозу!»