– Да не очень-то он и пьян был, – рассказывала Никитишна об управдоме. – Больше шумел…

– Населил дома эвакуированных своими дружками, А теперь люди возвращаются, а он и домовые книги сжег, и жировки… Иди теперь доказывай, что ты тут с пеленок жил… Хорошо, у кого свои жировки сохранились. Оплаченные…

Мама сказала, что ее сестра всю войну за нашу квартиру платила, и что у нее все квитанции есть…

– Снимите копии – только не у нас! – посоветовала курьерша. – Но я вам ничего не говорила!

Она прижала палец к усатой губе.

– Пишите заявление в суд! Только наймите хорошего адвоката!

Мама так и сделала. Адвокат был знаменитым. По фамилии Брауде. О нем даже в энциклопедии написано. Дядя Захар сшил ему кепку и уплатил за нас. И мы стали ждать суда. Мама с Мишкой все это время жили у тети Сони, а я – у бабушки Златы.

На самом деле это был дом моей тетки Фримы. А бабушкину квартиру во время войны заняла соседка Ханна Кракова. Судиться с ней не стали, в том доме жить было опасно, он все заметнее сползал в овраг.

А у Фримы было целых две комнаты и веранда. В одной спали бабушка и тетка Рейзл. Когда я жил у них, туда же перебиралась и тетка Фрима. Мне стелили на узком диване. А на другом безобразничали мои двоюродные сестренки: Жанна и Вера. Они были неугомонные, до поздней ночи воевали за место у стенки. А днем не давали житья бабушке. Особенно приставучей была старшая – Жанна.

– Баб, а сколько у тебя детей было? – цеплялась она к бабушке.

– Хвейс… Я знаю … – разводила руками старушка. – Чи девять… Чи десять…

– Что ж, ты не помнишь, сколько умерло?.. сколько выжило?

– Хвейс… Бог дал… Бог взял…

Откуда моя еврейская бабушка взяла эту русскую поговорку? Она была родом из Александрии. Но не той, что в Египте, а той, что в степи под Херсоном.

Она была ровесницей не то Ленина, не то Сталина – теперь уж не помню. О своем детстве ничего не рассказывала. Только – как бегала за десять верст на железную дорогу: царский поезд должен был проехать.

Она имела привычку сидеть у окна веранды, уперев локти в подоконник и положив подбородок на ладони. Наблюдала за проходящей за забором жизнью – как будто кино смотрела.

Когда надо было позвать внучек – моих двоюродных сестер – она кричала: – Жа!.. потом сбивалась, вроде бы забывала имя Жанны, и звала следующую: – Вера!.. Получалось: – Жа… Вера! Так мы и стали звать бабку Злату «Жавера».

И хотя их дом мы звали «у бабушки», хозяйкой в нем была ее старшая дочь Рейзл. Тетя Роза. Замужем она никогда не бывала, хотя в молодости, наверное, была не хуже других. Но уже тогда ее красивое лицо было суровым.

Я вижу ее на семейном портрете, снятом вскоре после моего рождения. Вся мешпуха тогда причепурилась и отправилась на Дорогомиловку, где потом снимали и нас с братом Мишей. Фотограф усадил всех в три ряда и скрылся за черной тряпкой. Так и застыли там на века мои родичи. В центре дед Абрам-Мойше. Когда-то он владел фуражной лавкой в херсонской Александрии. Торговал кормами и конской упряжью. В конце НЭПа его хотели раскулачить. Но кто-то предупредил, и дед в один день схватил в охапку свою семью и умотал. Тогда все, кто хотел лучшей доли перебирались в большие города. Абрам-Мойше решил не мелочиться и выбрал Москву. Сначала все ютились в подвале на Цветном бульваре, потом дед купил квартиру в Кунцеве – в доме на самом краю оврага.

Рядом с дедом моя бабушка – Злата Семеновна Таран. Тоже из Александрии. Мать многих детей – она даже не всех помнит, и не льет слезы из-за их ранней смерти. «Бог дал – бог взял» говорит моя бабка-философ.

Ближе всех к родителям старший из выживших сыновей – дядя Илья. Мурловатый тип, скажу я вам. После войны его выпустили из лагеря, где он сидел, кажется, за спекуляцию. Отпустили по болезни. По-моему, у него было белокровие. Но он успел еще поработать и даже купил квартиру в деревянном доме рядом с Москвой-рекой. А до этого они жили у бабушки. Работал он в ларьке на Кунцевском рынке, торговал всякой всячиной. Как-то раз он вдруг расщедрился и подарил мне кирзовые сапоги. Я страшно ими гордился и при всяком удобном случае выставлял их вперед, напоказ, чтобы и другие полюбовались. Пока кто-то из ребят не сказал мне: «Слушай! А чего это они у тебя оба на одну ногу?». Тут-то я понял, с чего это мой дядька расщедрился. И почему я при ходьбе всегда косолаплю… Ну, ничего, одноногие сапоги помогли мне сыграть медведя в феерическом мюзикле «Ивасик-Телесик», который мы представляли в клубе «Заветы Ильича». Это, правда, совсем другая история…