Не только способность к учебе и кропотливому труду передались по наследству, но и отчаянная, граничащая с безрассудством принципиальность, независимость суждений, способность идти на разрыв во имя справедливости и собственных представлений о чести.

Откуда у меня такая информация? Из пространной объяснительной записки отца 1935 года. Читал эту записку как увлекательный роман со счастливым концом, где все обошлось без крови и убийства, хотя тогда Сергей Федорович мог запросто оставить жену вдовой, а сына сиротой.

Год, наступивший после убийства из-за угла в Смольном главы ленинградских большевиков Кирова, лично для Сергея Глазунова складывался удачно. В 1935-м полилась потоком кровь, на этот раз не дворян, бывших сановников, предпринимателей, а коммунистов самой высокой пробы, тех, кто брал Зимний, мятежный Кронштадт, осуществлял «красный террор», проводил беспощадно коллективизацию…

(Княгиня Мещерская рассказывала мне, что до 1934 года в Москве ее арестовывали семнадцать раз, но после убийства Кирова чекисты не беспокоили, им стало не до князей.)

Как раз тогда беспартийный Сергей Глазунов в 37 лет переходит на научную работу в НИС, Научно-исследовательскую станцию экономики и организации труда Управления уполномоченного наркомата пищевой промышленности СССР, на должность заместителя начальника станции. Его приняли в аспирантуру Института народного хозяйства. Этим же годом, как мы видели, датируется ходатайство о присуждении ученой степени кандидата наук без защиты диссертации. Ему бы развивать наметившийся явный успех, оправдать доверие партийной организации и администрации, а он…

«Ввиду несогласия с вами по ряду коренных вопросов управления и организационной работы НИСа прошу с сего числа не считать меня своим заместителем». Вот такое заявление 1 ноября 1935 года положил на стол начальнику его заместитель.

В чем причина конфликта? Из заявления, откуда процитированы мной строчки, явствует, что Глазунов не желал готовить к выпуску «книгу о стахановском движении», объяснив начальнику, что «кричать нужно не словами, а делами», что следует «давать промышленности серьезные разработки по частным, а не общим темам», к каковым явно относил проблему стахановского движения. Просил Сергей Федорович дать ему возможность заниматься другой темой, «от качества которой зависит отношение к НИСу не только наркомата СССР, но и Микояна».

Это написано пером на бумаге в то время, когда сам «гениальный вождь и учитель» Сталин сказал, обращаясь к сидевшим в зале заседаний Большого Кремлевского дворца партийцам и опекаемым ими ударникам труда:

– Разве не ясно, что стахановцы являются новаторами нашей промышленности, что стахановское движение представляет будущность нашей индустрии, что оно содержит в себе зерно будущего культурно-технического подъема рабочего класса, что оно открывает нам тот путь, на котором только и можно добиться тех высших показателей производительности труда, которые необходимы для перехода от социализма к коммунизму и уничтожению противоположностей между трудом умственным и трудом физическим?

Вопрос, поставленный ребром товарищем Сталиным, поскольку дело касалось «перехода от социализма к коммунизму», относился как раз к таким людям, как Сергей Глазунов. Ему сказанное вождем было совсем даже не ясно, иначе бы он не писал заявления с просьбой понизить его в должности, лишь бы не связываться с последователями шахтера Алексея Стаханова в пищевой промышленности.

Как видим, стахановское движение, раздуваемое всеми силами партией и Сталиным, выступившим перед стахановцами на всесоюзном совещании в ноябре 1935 года, явно политически незрелый Сергей Глазунов считал проблемой второстепенной, если противопоставлял ей более важную тему, освящая ее по правилам игры тех лет именем соратника Генерального секретаря ВКП(б), шефа пищевой промышленности Анастаса Микояна. Но это высокое имя вряд ли помогло бы честному исследователю, если бы начальник НИСа вынес спор с замом на партбюро, где коммунисты могли бы дать ему такую принципиальную оценку, после которой бедный Сергей Федорович полетел бы в тартарары.