Из-за этого он очень плохо распознает социальные сигналы. “Я воспринимал слова людей буквально, – говорит Маск, – и, лишь читая книги, со временем начал понимать, что люди не всегда говорят то, что действительно думают”. Он всегда предпочитал более точные материи, такие как инженерия, физика и программирование.

Как и любая психика, психика Маска сложна и индивидуальна. Он может быть очень эмоционален, особенно в отношении собственных детей, и остро чувствует тревогу, возникающую от одиночества. Но у него нет эмоциональных рецепторов, производящих обычные доброту и тепло, а еще желание нравиться людям. В нем не заложена способность к сопереживанию. Или, проще говоря, порой он бывает настоящей сволочью.

Однажды Мэй и Эррол Маск отмечали Октоберфест в компании трех других пар. Они пили пиво и веселились, как вдруг какой‐то парень, сидящий за соседним столом, свистнул и назвал Мэй сексапильной красоткой. Эррол разозлился, но только не на парня. Как помнится самой Мэй, он набросился на нее с кулаками, но один из друзей успел его удержать. Мэй уехала к матери. “Со временем он начинал все чаще слетать с катушек, – впоследствии сказала Мэй. – Он бил меня прямо при детях. Помню, как пятилетний Илон пинал его под колени, пытаясь остановить”.

Эррол называет эти обвинения “сущей чепухой”. Он утверждает, что обожал Мэй и годами пытался ее вернуть. “Я никогда в жизни не поднимал руку на женщину, не говоря уже о моих женах, – заявляет он. – Женщины постоянно прибегают к этому оружию: они кричат, что мужчины над ними издевались, кричат и обманывают. Но у мужчин оружие другое – мужчины покупают и подписывают”.

На следующее утро после размолвки на Октоберфесте Эррол пришел к матери Мэй, извинился перед женой и попросил ее вернуться. “Не вздумай ее еще хоть пальцем тронуть, – сказала Уиннифред Хальдеман. – Если посмеешь, она переедет ко мне”. Мэй говорит, что после этого Эррол больше никогда ее не бил, но его словесные издевательства не прекратились. Он называл ее “скучной, глупой и некрасивой”. Их брак этого не вынес. Впоследствии Эррол признал, что именно он был в этом виноват. “У меня была очень красивая жена, но всегда находились девчонки помоложе и покрасивее, – говорит он. – Я по‐настоящему любил Мэй, но облажался”. Они развелись, когда Илону было восемь.

Мэй с детьми переехала в дом, стоящий на побережье неподалеку от Дурбана, примерно в 610 км к югу от Претории и Йоханнесбурга, где она попеременно работала то моделью, то диетологом. Денег было немного. Она покупала детям подержанные книги и поношенную школьную форму. Иногда в выходные и праздники мальчики (обычно без Тоски) на поезде ездили в Преторию повидаться с отцом. “Он отправлял их назад с пустыми руками, без новой одежды, поэтому я была вынуждена покупать им все сама, – вспоминает Мэй. – Он говорил, что в конце концов я вернусь к нему, потому что не смогу жить в нищете, не имея возможности их прокормить”.

Ей часто приходилось уезжать на работу моделью или на лекцию о питании, оставив детей одних дома. “Мне не было стыдно, что я работаю полный день, потому что у меня не было выбора, – говорит она. – Моим детям приходилось самим о себе заботиться”. Свобода научила их полагаться на себя. Когда они сталкивались с проблемой, она неизменно говорила: “Вы справитесь”. Кимбал вспоминает: “В маме не было мягкости и ласки, и она постоянно работала, но это пошло нам на пользу”.

Илон стал настоящей совой и читал книги до рассвета. Когда в шесть утра в комнате матери зажигался свет, он залезал в постель и засыпал. Из-за этого ей трудно было разбудить его в школу, а когда она уезжала, он порой приходил на уроки только к десяти часам. После нескольких звонков из школы Эррол решил отсудить себе право опеки над детьми и вызвал в суд учителей Илона, модельного агента Мэй и всех соседей. Прямо перед началом процесса Эррол отказался от своих намерений. Каждые несколько лет он снова запускал судебное производство и снова бросал дело на полпути. Вспоминая об этом, Тоска плачет. “Помню, как мама сидела на диване и всхлипывала. Я не знала, что делать. Мне оставалось только ее обнять”.