Берет меня под руку, цепляет на ходу дамскую сумочку, и заталкивает меня в маленькую комнатку с умывальником. Там я обычно переодеваюсь. А в спину мне как приказ:

– Пять минут.

Пять минут на то, что бы отдышаться и переодеться…

– Так, с этим надо заканчивать, – бормочу я себе под нос, – какое он имеет право. Он в лучшем случае, по возрасту, мне младший брат, – в душе зреет что-то похожее на ярость, я внутренне готовлюсь к взрыву, за то, что позволила ему обращаться со мной, как с ровесницей.

Вспоминаю все случаи встреч с ним, и мне кажется, что сегодня он какой-то странный. Я начинаю волноваться…. Прерываю себя, убеждаю, что никакая его странность не дает ему право со мной так…

– Выходи. Время.

– Я еще не…, – ответная реплика не успевает, дверь распахивается. Его руки выволакивают меня из этой комнаты-шкафа. Руки теплые, такие бывают у грудных детишек и… у него. Пауза.

– Что ты притворяешься, – с удивлением оглядываю себя. Все мое возмущение, весь мой внутренний взрыв рассеивается. Все напрасно. Пока я горела глупым гневом, руки мои подчинялись его словам и переодевали меня.

Он поправил пиджак, платочек в нагрудном кармашке. Вдруг резким движением он задирает мне пиджак, а потом принимается просто стаскивать. Я некоторым опозданием, я кажется, взвизгиваю:

– Что ты делаешь!

– Ничего, – бормочет он, – лишнее, – оказывается, что ему не понравилась кобура с табельным оружием. А я привыкла.

Мне приходиться послушно ее снимать, но почему-то медленно. Точнее, это ему кажется, что медленно. Отрывистыми движениями он начинает мне помогать, но когда вмешивается он, я вообще перестаю шевелиться, просто стою и все. Ему тяжело сопротивляться – это отнимает почти все силы. Пусть делает, как хочет, – думаю я. Это похоже на детскую обиду, которая берется почти из ничего, я чувствую, что невольно надуваю губы и…. Получается сплошной детский сад. Его движения из резких, переходят в скользящие. Он возвращает на место пиджак, и его руки вскользь, едва-едва, задевают лицо. Внутри что-то приходит в движение, огонек…. Нет, нет, нет, этого нельзя. И снова резкие, жестковатые движения.

– Идем, – Послушно шагаю. Вдруг вспыхиваю, как говорят, до корней волос. Он догадывается, как на меня действуют его, прикасающиеся ко мне, руки. Возмущена – не то слово. Выдергиваю руки, выхватываю сумку из рук КАА.

– Сама, – задираю голову и опережаю его на шаг, – вот так-то.

– Действительно, так лучше, – это ответ не только на мои слова, но и на все мои мысли – ответ моему внутреннему голосу. Спотыкаюсь.

Иногда мне кажется, как сейчас, например, что я могу одержать победу, хоть такую маленькую, как эта. Иногда… Мой внутренний голос, внутреннее мое я, оно намного умней меня этой, вот уже полгода твердит мне по ночам – сдайся на волю победителя, он точно знает, как надо. Да что говорить, я уверена, что воля победителя устраивает меня полностью. Но…, есть и но… Я ведь ему практически, в мамы гожусь, а усыновлять я его не собираюсь. Да и мать у него, как она посмотрит. Вот и получается, и замуж мне за него не выйти, ни в любовники взять. И дело даже не в его возрасте. Это чушь! Дело в том, что это не я выбираю, не я его беру или не беру. Это все делает он. Точнее, не делает. Не похоже, что он согласен взять…

Я немного кошусь на шагающего рядом КАА. Он идет, вертит головой, приветствует кого-то взмахом руки, кому-то улыбается. Я так понимаю, детишкам. Да и сам, ни дать, ни взять, ребенок из забытой богом провинции – первый раз в Москве. Немного идиотская улыбка, не его – придуманная – периодически появляется на лице. Вдруг все меняется, как и не было. Пачка сигарет, странный трюк с выдуванием сигареты из пачки. Возникающая откуда-то из рукава зажигалка и сигаретный дым выпущенный через ноздри. Черты лица обостряются, делаются угловатыми, колющимися.