Начался мелкий противный дождь, делая ночной город за окном сплошной размытой цветной кляксой.

Маша вся вжалась в сиденье, стараясь ни о чем не думать. До дома даже ночью на машине было ехать не меньше получаса. Это обещали быть самые долгие полчаса в ее жизни.

– Не холодно? – спросил Голицын.

– Нет, – не поворачиваясь, ответила она.

– Мари, ну что вы переживаете? Ваши подруги наверняка уже дома. Память сотрут, запомнятся только хорошие моменты сегодняшнего дня. – Его голос звучал слишком буднично для сложившейся ситуации.

– То есть вы мало того что кушаете мой страх, так еще и отказываетесь консультировать по моей работе? – В этот раз она все-таки посмотрела на него.

Голицын усмехнулся. Снова что-то неуловимо изменилось. Теперь он был похож на хищника, сцапавшего вкусную добычу.

– Я не отказываюсь, Мари. И нет, сейчас я не кушаю. Я сыт.

– Отлично. Но вы сотрете мне память, и я уже не вспомню, что вы древнее мифическое существо.

– Не древнее, мне всего-то тридцать пять. И не мифическое, вполне реальное. Но да, память сотру. Людям лучше не забивать голову такими вещами. Вы слишком любите культивировать в себе страхи, даже те, которых можно было избежать.

Она промолчала. Да, конечно, в чем-то он был прав, но… Узнать о существовании демонов и тут же забыть… Нелепость какая.

– Воронов назвал вас демоном, потому что вы демоны? – задала она ему вопрос, просто чтобы не молчать.

– Нет, – засмеялся он, – то есть да. Нас называют демонами, но конкретно в моем случае – это просто прилепилось со времен службы в Седьмом отделе. Я – Демон, Иван – Ворон, Кирилл – Ищейка.

– Что за Седьмой отдел?

– Ну, это как полиция у вас. Только мы расследовали преступления акуре против людей.

– А почему вы ушли? – Маша все больше утверждалась в том, что не хочет терять память, да и Голицын с обычными глазами уже не казался таким страшным.

– М-м-м, Мари, я больше не чувствую вашего страха, сплошное любопытство, – усмехнулся он.

– Что вам до моего страха? Вы же сыты, – огрызнулась она.

Он на это промолчал, и она уже подумала, что не заговорит, но он заговорил:

– Один из наших питался страхом и болью детей. Двенадцать изуродованных трупов за два месяца. Я решил, что мне нужен длительный отпуск.

Она даже не сразу нашлась, что сказать на это.

– Но… Ведь это работа такая…

– Но ведь не каждый день детишек убивает твой родной дядя, – грустно улыбнулся он.

– Я… – И как можно об этом так спокойно говорить? – Я сожалею.

– А я нет. Я сломал ему шею, когда его под конвоем вели, чтобы проводить до тюрьмы. Конечно, лучше, чтобы он посидел, помучился, но… у нас иные законы, и мразь могла выйти оттуда.

– Ну, у вас хоть есть законы и наказания, а могли бы плевать на детишек. Да? – все еще находясь в шоке, сказала Маша.

Почему-то хотелось поддержать его. Вряд ли говорить об этом было просто, даже если ты злой японский дух или демон.

– Да, – улыбнулся он и свернул на ее улицу.

– А вампиры существуют? – решила напоследок узнать она, увидев, что они уже возле ее дома.

– Да, но их даже меньше, чем нас. И да, они едят суп с чесноком.

– Зачем им суп, если они пьют кровь?

– Зачем я прихожу на пары с кофе, если пью страх? – парировал он, паркуясь возле подъезда и поворачиваясь к ней. – Вы ничего не знаете о таких, как мы, потому что слишком боитесь всего, что отличается от вас хоть немного. А поскольку людей больше, чем других видов, то большинство решает, какой строить миропорядок, кого ассимилировать в общество, а кого нет. Мы сами ассимилировались, подстраиваясь под большинство, потому что хаос страшнее нас.

Он замолчал, и она поняла, что сейчас он будет стирать ей память.