Я удивился. Как лес может быть в лесопилке? Лес – он растет в лесу.

– Здесь нет леса.

– Но все равно давай выйдем, – предложил старик и цепко схватил меня за руку.

«Как ловко вцепился», – подумал я, с головы до пяток наполняясь холодком.

Мы вышли на солнце, и он тут же принялся обстукивать землю вокруг себя.

– Покажи, где старик мог бы сесть. Я устал и больно ударил колено.

Это была приятная новость. Бегал я хорошо. Я потянул его к ржавому насосу и остановился рядом. Постучав по нему, старик сел, но руки моей не выпустил. Даже сидя, он был выше меня.

– Обещаешь, что доведешь старика до дома?

– А где ваш дом? – спросил я.

– Сейчас – у дороги.

– Обещаю.

Он отпустил мою руку и принялся выковыривать спичку из коробка.

– А почему сейчас? – спросил я, потерев одно колено о другое. – В вашем доме ремонт, и вы все выехали, чтобы не мешать строителям?

– У цыгана дом там, где он остановился, – чмокая губами, чтобы раскурить трубку, сообщил мне слепец.

– Как это?

Конечно, самым непонятным было, кто и зачем убил Олежку и Толика. Но и дед тоже выражался странно.

– Твой отец говорит, что у цыган нет родины, поэтому они бродят по стране как собаки. Он чуть-чуть прав, твой отец. Цыган ходит по земле. Но он не собака. И родина у него есть. – Старик постучал себя по впалой груди. – Вот здесь.

– Вы знаете моего отца? – Я был сильно удивлен.

– Нет, – подумав, ответил старик и посмотрел вверх, на солнце, не щурясь.

– Тогда откуда вам известно, что он говорит? – Мое удивление сменилось досадой.

– Так говорят почти все, кого мы встречаем. Чем твой отец хуже их?

Он меня запутал.

– Мой отец так не говорил.

– Значит, твой отец хороший человек, – заключил старик и качнул головой. – Цыган заблудился. А что здесь делал мальчик?

– Я искал доску.

– Зачем мальчику доска?

– Мы с Сашкой вырежем на ней ножиками «Олежка» и прибьем к березе.

Старик вынул изо рта трубку и дважды моргнул.

– Зачем мальчики это будут делать?

– Чтобы был памятник Олежке.

– Он умер? – Старик покачал головой и забормотал что-то на мешанине из русского и еще какого-то неизвестного мне языка. – Когда родители умирают – боль детям, когда дети болеют – боль родителям, когда дети умирают – родители уходят вместе с ними…

– Олежка не болел, – напрягшись, произнес я. – Его убили.

Я так внимательно наблюдал за реакцией старика, что у меня заболели глаза, но все равно ничего подозрительного не обнаружил. Слепой цыган снял шляпу, бросил под ноги, наступил на нее и топнул. Ветер шевелил его бороду и длинные волосы. Мне начинало казаться, что они живут сами по себе и остаются со стариком только потому, что привыкли к нему.

– У нас тоже умер мальчик, – тихо сказал он. – Но его не убили, он сам лишил себя жизни. Случайно. – Потерев шею черной узловатой ладонью, он вдруг заговорил решительно: – Не нужно писать на доске и прибивать к березе. Вообще ничего не надо. Вы его матери горя добавите. Память вот здесь. – Он завел ладонь за отворот засаленного пиджака и вдавил ее в левую половину груди.

– Вы меня отпустите? – неожиданно для себя спросил я.

Старик снова вынул изо рта трубку и посмотрел почти туда, где находилась моя голова.

– Почему ты так говоришь?

– Я боюсь, – признался я.

– Меня?

– Да.

Он подумал и протянул мне спички.

– Иди.

Я взял спички, медленно обогнул старика, потом прибавил шагу и вскоре вышел за ограду лесопилки. Вбежав на пригорок, я остановился и оглянулся. Слепой цыган сидел на насосе.

Он просил проводить его до табора. Но Олежку, наверное, тоже кто-то о чем-то просил. Усевшись и гоняя во рту былинку, я решил ждать. Сверху двор лесопилки был как на ладони. Когда солнце уже порядком нагрело мне голову, я спустился туда.