Я поскреб щетину на подбородке.

– Мне очень нужно уйти, мистер Хьюго. Это по работе, но я не могу оставить сына дома одного – вы не согласитесь?

Я кивнул в знак согласия.

– Спасибо большое; он хороший мальчик.

Мать наклонилась к нему:

– Это мистер Хьюго, Дэнни, это он нам приносит те вкусные помидоры.

– Но я терпеть не могу помидоры, – сказал мальчик, сонно глядя на меня.

Пижама у него была в гоночных машинках. Он не знал, куда деть ручки.

Ночь была холодная, три наших тела двигались в темноте.

– Дело правда срочное; просто уложите его на диван на пару часов; он вам не помешает.

Она собралась уходить.

– Дэнни-будь-хорошим-мальчиком-ради-мамы.

Я отвел мальчика в гостиную. Он смотрел себе под ноги. Я велел ему сесть. Потом зажег свет.

– Наверное, хочешь чаю?

Он кивнул.

Чайник закипел. Я наблюдал за мальчиком через буфетное окошко.

– Как тебя зовут, напомни?

– Дэнни.

– Сколько тебе?

– Семь.

– Сахар нужен?

Кивнул.

– Сколько?

– Пять кусочков.

– Немало.

– Знаю.

Я сел напротив него в глубокое кресло. Мы взяли кружки и отхлебнули. Я подумал, не включить ли радио, но не стал.

Потом мальчик сказал:

– Простите, а сколько сейчас времени?

– Поздно.

– Насколько поздно?

– Очень.

– Тогда ведь уже рано, да? Так поздно, что уже опять рано.

Я кивнул.

– Что такого срочного у твоей мамы?

– Она присматривает за стариками, и иногда она им нужна ночью – ну, если падают с лестницы или умирают.

– А за тобой кто присматривает?

– Джэнис. Она живет в соседнем доме, с другой стороны.

– И где Джэнис?

– Не знаю.

– А отец твой где?

– Не знаю. Мама говорит, работает на нефтяной платформе.

– Ты его видел?

– Пока нет.

Мы сидели и разговаривали, потом заснули прямо там. Его мать вернулась на следующее утро, поздно. Я переворачивал сосиски на сковородке. Зазвонил дверной звонок. У нее в белом пластиковом пакете лежали банки пива, выглядела она уставшей.

– Это вам, – сказала она, протягивая мне пакет. – Просто в знак благодарности.

Земля была черной от дождя. Тапочки Дэнни скрипнули на пороге. В доме снова стало тихо.

Я пошел наверх.

Посидел у себя в спальне.

Задернул шторы.

Полежал с открытыми глазами.

Прошло совсем немного времени, и я увидел, как Дэнни вытащили из постели.

Полицейские придерживались всегдашнего порядка.

Крики снаружи, потом стрельба. Соседи выглядывают на улицу сквозь кружевные занавески. Дэнни оттаскивают от матери. Картинка не черно-белая, как в кино, а цветная, как в жизни.

Его тянут за руки в разные стороны. С его ноги сваливается тапочка, потом в мать Дэнни стреляют у него на глазах. У нее распадается голова. Что-то белое. Волосы слипаются в комок. Кулачки Дэнни сжимаются и разжимаются.

Так мы могли бы встретиться. Такое задание мне могли поручить. Могли приказать что-то в этом духе, хоть и не приказали. Я делал другое. Носил форму. Ходил строем. Приветствовал фюрера. Заряжал оружие. Стрелял из него. И всегда была кровь, всегда чья-то кровь.

Меня стошнило на ковер. Густой массой. Я потрогал свои жесткие седые волосы и изуродованную плешь, где ничего не растет.

Постоял под холодным душем. Все тело онемело.

В те дни я часто себя наказывал, но ничего не менялось.

Внизу я долго смотрел на почти пустые чашки на кухонном столе. Все еще теплые. Вызвал в памяти его тапочки. Его ножки. Пижаму в гоночных машинках. Кроткий взгляд, спрашивавший: «Где твоя голова?» В нем что-то было, как в том мальчике в Париже, который приносил пироги в парк, мне и другим бездомным.

Теперь еще один ребенок.

Нет.

Еще один маленький бог. А мистер Хьюго – ребенок; там, на диване, и у него есть чай и кто-то, с кем можно сидеть в тишине, пока проходит ночь.