Розовый слоненок долго был одним из самых навязчивых ночных кошмаров. Вытягивая хобот, он тянулся к Егор-че, глумливо усмехался и беспрерывно пялился наглыми немигающими глазами. И все это происходило в будто бы осязаемой гнетущей тишине, которая, казалось, вливалась в уши тягучим вязким потоком. Егорча просыпался с беззвучным криком, раскидывал в стороны бушлат и старое ватное одеяло и некоторое время сидел на нарах, вслушиваясь в тишину.

А вокруг действительно была тишина. Егорча успокаивался, окидывал взглядом бревенчатые стены, останавливался на мутном пятне окна и укладывался заново. Эта непривычная по первости мертвецкая тишина словно проникала и в самого Егорчу, окутывая его защитной пеленой, вовлекая полноправной частицей в окружающее безмолвие.

Погода менялась с характерной для этих мест непредсказуемостью. Если вечер, бывало, утопал в невесомости абсолютного беззвучия, то наутро Егорча не раз просыпался под гудение ветра в кронах и шум прибоя, отчетливо доносившийся с побережья.

Егорча согревал нутро терпким крепким чаем и отправлялся на берег. Проверял вытащенную с вечера лодку. Покрытые белыми бурунами крутые волны остервенело штурмовали остров, разбиваясь белыми брызгами на мысах и раскатываясь белой шипящей полосой по пологому песчаному мелководью.

В такую погоду, ей-богу, славно было бы неспешно, со смаком пить горькую, слушая уютное потрескивание сосновых поленьев в печи. Цеплять бы еще вдогон хрусткую квашеную капусту и сочно вгрызаться зубами в тугие малосольные.

После ухода Сони Егор пропил ровно месяц. Деньги, которые он занимал у всех подряд, Егор отдавать не собирался. Не было смысла дорожить хоть кем-то. И тем более дорожить собой. Все окружающее Егора слилось в размытую полосу пробегающего перед пьяным взором чужого холодного мира. Воспоминания тех дней рваными кусками вихрились в воспаленном сознании, никак не складываясь в мозаику хоть какой-то хронологии.

Видимо, в один из таких дней Егор как раз и оказался на углу набережной Карповки и Петропавловской. Стылый осенний ветер выдувал остатки тепла, задирал полы незастегивающейся куртки. Егора трясло с утра. У кого взять денег сегодня он еще не придумал.

Наблюдая за проезжающими трамваями, Егор докуривал последнюю из пачки и думал отчего-то, что он сродни этой жиже, выплескивающейся из рельс под колесами. Будто бы город выдавливал его из себя. Как ненужную ржавую грязь, хлюпающую брызгами.

К тому моменту, когда ему удалось выпасть из запоя в окружающую действительность, отношения с хозяйкой квартиры оказались безнадежно испорченными. Испитый, одутловатый Егор наскоро сменил квартиру на комнату в коммуналке, истратил последние деньги на переезд и холостяцкое обустройство и занялся поиском работы. Предыдущая, понятное дело, была бесповоротно утрачена. Егор не помнил, когда и как была заблокирована его симка, да и по большому счету был рад этому. За расчетом он не поехал.

Рентабельность ценообразования, тщательно им скрываемая в угоду своих серых схем работы с поставщиками и явно всплывшая на поверхность пред очи руководства за время его отсутствия, однозначно свидетельствовала бы не в пользу Егора.

Это в полной мере подтвердила случайная встреча с Витькой Коротниковым. Витька работал в отделе комплектации, пересекались они с Егором по работе редко, но, как говорится, поддерживали ровные отношения.

– О, Егорыч, здорово, – Витька широко искренне улыбнулся и протянул руку.

– Здорово, Вить.

– Ты в курсе, что у нас по поводу тебя творится, не? Тебя служба безопасности разыскивает везде, где только можно. Телефон тебе оборвали. Труба отключена, по домашнему говорят типа «не проживает такой». Собирали все отделы у коммерческого, говорят, схемы вскрылись и недостачи.