Наличными расплачиваются уже редко, можно было бы забирать выручку раз в неделю, а Валентина зачастила: стала приходить в свой любимый бутик за деньгами чуть ли не каждый день. Приходила и задерживалась на некоторое время. И что бы она ни делала: разбирала бумаги, встречалась с поставщиками, растолковывала что-нибудь девочкам-продавщицам, общалась с покупателями, она то и дело поглядывала на входную дверь, а если посетителей было много, все выискивала взглядом кого-то, все ждала.

И он через несколько дней появился – этот молодой веселый красавчик. Ненадолго, минут на пять, забежал, поулыбался, посмотрел синими глазами ласкающе, перемолвился с Валентиной парой слов и снова исчез на некоторое время. Потом опять появился.

«Вот еще что себе напридумывала!» – ругала себя Валентина и все равно повторяла в мыслях: «Кажется, я ему нравлюсь! Я ему нравлюсь! А если не нравлюсь, то зачем это все?» Даже Нина Назаровна заметила: «Этот парень всегда на вас та-а-ак смотрит!» Слово «так» она произнесла очень многозначительно.

При удобном случае Солохин выпросил у Валентины ее номер телефона, теперь иногда звонил, спрашивал, когда ее можно застать магазине. Ради него Валентина придумала отпускать продавщиц минут за тридцать-сорок до закрытия, чтобы хоть ненадолго оставаться одной. В те дни, когда Сашка обещал заглянуть, Валентина так и делала, и он появлялся, и они оставались наедине. Валентине приносило радость просто видеть его, слышать. Ей казалось, что она опять молоденькая взволнованная девочка, которая ждет свидания. Никто им в это время не мешал и можно было просто разговаривать – просто разговаривать, ничего больше. Они болтали о том о сем, непринужденно, как ровесники, и тогда Саша смотрел на нее… Вспоминая его взгляд, Гаврюшина чувствовала, что кровь приливает к ее щекам. Он смотрел так, что Валентине казалось, будто он безумно хочет близости с нею – вот прямо сейчас бы, прямо здесь бы, если б только позволила.

Валентина не знала, что это часть его работы – испытанный крючок для женщин. Даже самым скромным льстит, когда их так, по-животному, хотят.

Впрочем, никаких активных действий Солохин не предпринимал, вел себя деликатно, что очень нравилось Гаврюшиной. Иногда он провожал ее до машины, не более того.

Со второго дня знакомства Солохин стал называть ее на ты, что сначала смутило Валентину. Она прекрасно понимала, что «вы» – это барьер, преграда, дистанция. Ей также не очень понравилось, что Сашка называет ее без отчества – она не привыкла, чтобы так к ней относились.

Валентина не готова была эту преграду в один момент разрушить и по поводу «ты» высказалась.

– Мне не нравится, что ты мне говоришь «ты». Ко мне так обращаются только очень близкие люди.

– Смешная, – ответил Сашка. – Тебе можно обращаться ко мне на ты, а мне нельзя. Несправедливо!

– Я тебе в матери гожусь.

– Да ладно, – вполне искренно ответил Сашка. – Мне двадцать два, а тебе сколько? Двадцать девять? Тридцать? Далеко до мамочки!

Конечно, он льстил, Валентина понимала это.

– Разве женщин о возрасте спрашивают?

Ей вдруг стало стыдно за свои сорок два года и захотелось засунуть их в темный чулан, чтоб никто никогда про них не вспоминал. А потом она подумала: «Саша должен знать правду! И лучше сразу».

– Мне уже сорок два, – грустно призналась она.

– Двадцать лет разницы. Не в моде сейчас такие молодые мамочки, – пошутил Солохин.

Валентина и не догадывалась, что Солохин тоже комплексует по поводу своего возраста и даже сейчас он ей приврал, ведь по паспорту он был старше. В его лжи, впрочем, был меркантильный интерес: молодой человек двадцати двух лет еще имеет законное право нигде не работать, а только учиться. В то же время двадцатипятилетний неработающий мужчина вызвал бы у Валентины или любой другой взрослой женщины подозрения и даже неприязнь.