Забаровский улыбнулся.

– А потом не оторвать было. – Глеб мягко подтолкнул друга плечом. – Даже в футбол не выходили неделю – все читал.

Парни прошли заброшенный пристрой с вывеской «Бюро выездных фотографов». За углом в жилом доме расположился ликероводочный магазинчик. Пересекли улицу и остановились у десятиэтажки Забаровского.

– Ну что, обедаем, делаем уроки и часов в пять встречаемся на стадионе? – полупредложил, полуутвердил Руслан.

– Может, сегодня отменим? Надо к экзаменам готовиться.

– Футбол отменить нельзя! Жду в пять, таблицу возьму, с тебя мяч.

Малышев устало побрел домой, а приятель, быстренько взбежав по крылечным ступенькам, набрал код домофона. Железная дверь открылась с трудом – упирался тягучий доводчик. Юноша бочком протиснулся внутрь. Из лифтерной пахнуло чесноком – дежурил древний дедок, пенсии и зарплаты хватало лишь на водку и природное лекарство. Туфли в мелкую дырочку со свистом промяли серую плитку, перепрыгнули через три ступеньки, прошлись вдоль почтовых ящиков. Забаровский замер перед темно-синими дверьми лифта, вскоре скрипучая «телега» доставила подростка на седьмой этаж.

Дышащая обувь выскользнула из кабины и свернула направо. Зеленые стены, нацарапанная надпись «Саша+Маша=сердечко, пробитое стрелой». Серая дверь из ДВП. Крыло на три квартиры. Справа металлическая дверь, обитая черным дерматином. Туфли шаркнули о половик, оставив полоски грязи. Ключ сделал пару оборотов. Руслан прошмыгнул в квартиру. Обувь успокоились в углу.

В нос ударил старческий запах вперемежку с капустной духотой. Из распахнутых окон неслись звуки городской весны: гул разгоняющихся автомобилей, щебетанье птиц, мерное гудение заводов. Прихожая оделась в розовые обои, заканчивающиеся на белом потолке. Нитевидная люстра. Красный палас. Школьный пакет упал меж тумбочек трельяжа. Слева – туалет и ванная. По прямой расходились две комнаты: левее – бабушкина спальня, правее – зал. Из кухни за трельяжем высунулось старушечье лицо.

Баба Нюра, женщина под семьдесят, росточком ниже внучатой груди, показалась в проеме бочкообразным туловищем. Пепел волос затянулся в тугой пучок на затылке. Испещренный морщинами лоб. Печальные глаза, видевшие ужасы гитлеровской оккупации, словно отказывались смотреть на мир, прячась в щель седых бровей и желваков. Нос торчком громко посапывал, особенно во сне, подменяя храп. Беззубый рот облюбовала вставная челюсть, издающая свистящие звуки. Сегодня бабушка облачилась в синее платье, подаренное дочкой десять лет назад. Пришел черед. Более новые, получаемые ежегодно ко Дню рождения, пылились в шкафу. Поверх платья повис цветастый передник. Всю жизнь бабуля прожила в пригороде Брянска – Большое Полпино, в просторечье – Полпинка. На старости лет переехала к дочери – городу понадобилась земля для расширения.

– Прийшов? – просвистела вставная челюсть. – Я как раз щец наварила, попробуй – уку-усные!

– Ба! Дай хоть раздеться. – Недовольство юности заботливой старостью частенько прорывало плотину терпения. Внуку шел восемнадцатый, а бабуля сюсюкалась, словно с грудничком.

– Раздевайся, раздевайся. – Старушка поняла настроение школьника, тотчас скрылась на кухне.

Забаровский прошел в зал, повесил одежду на спинку стула рядом со столом, прижавшимся к балконному окну. Вдоль стены, покрытой черными разводами плесени, растянулась коричневая «стенка» с платяными шкафами и стеклянным под хрусталь. У стены, смежной со спальней, расставились два кресла темно-серой расцветки и телевизор на тумбочке, подпирающей балконную дверь. Над креслами круглился циферблат. У кухонной стены расположился темно-желтый диван, раскладываемый для сна и собираемый для приема гостей. Наступая на «стенку» и кресла разлегся узорчатый, теряющий привлекательность ковер. На белом потолке висела громоздкая люстра в виде подсвечников. Уголок светло-коричневых обоев отошел от плесени. На столе и подоконнике вповалку лежали учебники, тетради, книжки по авиации, «Бесы» Достоевского.