И он напряженно уставился на металлический агрегат, стараясь понять, как его включить. Почесал затылок. Посмотрел сверху, снизу, сбоку.

– Кнопка с правой стороны, – подсказал Гиацинт, не без любопытства наблюдающий за этой пантомимой.

Вспыхнув, Аполлон все-таки справился с задачей и сел напротив преподавателя, невольно уставившись на его небольшие, белые руки интеллигента с длинными пальцами.

– Мне нравится ход ваших мыслей. – Пальцы постучали по столешнице. – Но я про нечто более… вечное. Вот вы упомянули, что пишите стихи.

– Верно. – Аполлон заставил себя оторвать взгляд от кисти.

– И вам, конечно, уже приходило в голову честолюбивое желание жить так, чтобы с вашей смертью умерло целое литературное направление.

– Да, интересная мысль, – сдержанно ответил Аполлон, стараясь не показывать, насколько эта идея грела его самолюбие. – Но я не уверен, что уже нашел свой литературный стиль.

– Чтобы найти его, просто потребляйте искусство. Ваша душа находится среди живописи и песен, романов и стихотворений, историй и статуй, фильмов, архитектуры, театра и тысячи иных важных вещей. Вы обязательно найдете себя.

– Я ищу, правда. Я близок! Да вся моя жизнь занята мыслями об искусстве! – На самом деле Аполлон лукавил: у него было много других интересов, но искусство он любил всем сердцем. А еще он любил красоваться перед слушателями. И восхищался пытливостью Гиацинта, его умом и живым интересом к своему делу. Гестия бы непременно сказала, что Аполлон видит в нем ролевую модель – и была бы права.

– Я справедливо считаю эту сферу жизни наиважнейшей. У искусства всегда есть эмоции, оно может вопрошать, подталкивать, приманивать. Может все что угодно. Оно исцеляет, убивает, спасает, вдохновляет. Всегда завораживает. И еще… Я его уважаю. Есть люди, которые вроде любят, но не уважают, не стараются понять – так вот, это точно не про меня. Взять, например, натюрморты предыдущих столетий. Там есть красивая, понятная картинка. Обывателю… – Он презрительно покрутил головой, ох эти чертовы обыватели, что они вообще могут смыслить в жизни? – Обывателю этого хватает. Ну а что? Далеко за смыслом ходить не надо, нарисовано ярко и почти как в жизни, это же и есть мастерство живописи, да? Посмотрел и пошел, не понимая ни композицию, ни сюжет. Не прилагая усилий. А еще хуже, когда обыватель видит что-то не вписывающееся в этот шаблон, что нельзя разглядеть из маленькой узенькой коробочки, в которую человек загоняет мышление. И тогда обыватель говорит: «Ну и в чем здесь смысл? Да я тоже так могу!» Но он не понимает, как работает искусство. Любое искусство вступает с нами в диалог, и не его вина, если люди капризно ждут, что им будет все понятно…

Оседлав любимого конька, Аполлон мог говорить часами. Его глаза возбужденно блестели, руки нервно теребили край водолазки.

– Наш кофе готов, – мягко прервал его Гиацинт.

Аполлон быстро вскочил на ноги и взял чашки, переставив их на столик. Улучив минутку, когда преподаватель отвернулся, он отпил из первой попавшейся бутылки, одной из многих, хаотично расставленных на полках, видимо, руками Диониса. «Совсем чуть-чуть, для храбрости», – успокоил себя Аполлон, хотя и стыдился в этом признаться. Чтоб он пасовал перед каким-то вчерашним аспирантом в дешевом клетчатом костюме? Еще и употреблял алкоголь накануне тренировки. Немыслимо!

Когда Гиацинт сделал глоток, его глаза закрылись на секунду от удовольствия, словно в этот момент он был ненадолго украден другим миром.

– Мне нравится, – признался он, и его голос стал на тон ниже, будто преподаватель делился постыдным секретом. – Что мне еще нравится, так это ваши размышления. Видно, что предмет вам близок. Вы им даже одержимы. Насколько полезна такая одержимость в долгосрочной перспективе – это уже вопрос едва ли не для отдельной диссертации, но на данном этапе это похвальная увлеченность.