Мужчина распахнул рот и заскулил, но ни Грановский, ни Зверев не смогли с точностью определить, то ли вдовец разразился рыданием, то ли рассмеялся в истерическом припадке.

В таком же недоумении они удалились спустя три четверти часа.

Покинув пределы душной, добрый месяц не проветриваемой квартиры, они, словно по взмаху дирижерской палочки, выдохнули с облегчением.

– Сегодня кругом одни сумасшедшие, – Зверев покачал головой.

– Похоже на то. Только виновный вряд ли открыто сообщил бы, что у его жены любовник. Алиби от младенца я, конечно, не засчитаю, но готов поставить, – Грановский задумался на мгновение, – пять тысяч, что этот Артур Шишкевич ни при чем.

– Это почему?

– Ты обратил внимание, как долго он рассматривал фотографии других жертв? На приметы свидетелей обратил внимание. Что у Кирилла Суровкина плешина, а у Гусева, который жил со шлюхой, родинка в половину лица.

– С проституткой. Шлюха – не за деньги. Извиняюсь, что перебил.

– Ну и жену слил, что ходила налево. Чтобы так притворяться, надо быть блестящим актером. – Майор помахал пальцем. – Но ты завтра загляни к нему еще разок. Раз он сидя дома программирует, то наверняка застанешь. Позвони за часик. Посмотрим, что он там наболтает по второму заходу. Но вряд ли это он, – Грановский покачал головой.

– Так, значит, придется проверять этого Ермолаева, если покойная реально с ним… – Его лицо на секунду засветилось, но, вспомнив об отрезанных руках и ребенке, Зверев вновь помрачнел.

– Проверим, Миш. Проверим, – вздохнул Грановский.

В безрадостном молчании они неслись в направлении Свердловской набережной, навстречу свинцовой поверхности Невы, видневшейся в начале Пискаревского проспекта.

Над головой майора Грановского склонилась, подобно теряющим листву кленам Любашинского сада, пожухлая тень четвертого убийства. Он вспомнил недавнюю тираду Зверева. Некто без имени, лишенный жалости к осиротевшему ребенку Инны Шишкевич, согнутой горем Светлане Котовой и тихо спивающемуся отцу Виолетты Юмаевой, недрогнувшей рукой косил чужие жизни, отличавшиеся одна от другой только толщиной запястий.

Но не только этот вопрос был забит в сердце Грановского небрежно отточенным колом, больно давившим в груди. Сколько еще должно погибнуть, прежде чем они вытянут нужный хвост запутанного донельзя дела?

– Четвертый раз трубку не берет. Длинные гудки. – Грановский с неудовольствием вслушивался в безнадежные звуки смартфона, не желавшего разразиться голосом некоего Вадима Ермолаева, которого покойная Инна Шишкевич, как обнаружил ее супруг, развлекала пикантными селфи, сделанными перед зеркалом в ванной комнате.

– Я тут посмотрел «ВКонтакте». Если это он, то в последний раз выходил в сеть за сорок пять минут до убийства. Ну, примерно. Вы же понимаете… А это явно он. В списке ее друзей. Судя по собственной странице Инны Шишкевич, она была жива в 18:15.

– Н-да. Поди, шла через лесопарк, уткнувшись в телефон, – в голосе Грановского зазвучало негодование.

– Похоже на то. Ну, тут и скрутили ее. Камеры наблюдения уже проверяют, но этот изверг, видать, не такой идиот. Выбирает места, где безлюднее и от зданий подальше.

– Был бы идиот, мы бы его уже поймали. Тем более, в городе орудует. Но хитрая он сволочь. – Казалось, Грановский вот-вот сплюнет на резиновый коврик. – Два топорика бросил на месте. Но, как видишь, что есть оружие, что нет, пока разницы никакой.

– Куда эта Инна направлялась, неясно. По сути, в противоположную сторону от дома.

– Может, на свидание. Пускай ребята телефон ее как следует проверят, – велел Грановский.

– На работе сказали, Ермолаев сегодня выходной. Разведен. Живет с матерью. Охранником устроился после того, как выгнали из «ЖелДорЭкспедиции». До того работал в управляющей компании. Оттуда тоже выгнали.