– Разберемся! – снова уподобляясь приставу, важно изрек Платон и указал посетителю на дверь: – Идите и деньги свои заберите.

Бобриков убрал конверт и исчез за дверью. Платон отложил Гоголя и де Труа и, не имея других идей, решил продолжить допрос подозреваемых.

Запирая ящики, он обратил внимание, что в фигурных выемках ключей засохла грязь вроде той, что случается счищать со штиблет после дождливой прогулки. Не иначе, Сомов уронил ключи в дорожную слякоть да поленился как следует протереть.

Рассуждая о непростительной небрежности секретаря, Платон прошел в отдельно стоящий флигель, где, по словам прислуги, «маялася дурью» невестка покойного. На разговор с нею сыщик возлагал серьезные надежды, по юношеской наивности считая дородных женщин более откровенными.

Мадам Литке и впрямь предавалась занятию оригинальному: надев холщовый фартук, она самозабвенно мяла в холеных ручках комок глины. Перед ней на невысоком верстаке красовался строй глиняных зверей неизвестной породы и женских фигурок с чрезмерно пышными округлостями.

– Отвлекать художника – непростительный грех, – томно изрекла Варвара Альбертовна, глядя на Платона с меньшим интересом, чем на глину.

Сыщик ее презрения не заметил. С азартным интересом он растирал в пальцах крошки сухой глины, подобранной с верстака.

– Вам нравятся мои работы? – тщеславно спросила Литке.

Вместо ответа Платон сразил собеседницу вопросом:

– Зачем вы сделали слепок с ключей деверя?

– Что?.. Как?.. Не понимаю! – пролепетала Варвара Альбертовна, выронив глину из ослабевших ручек.

Платон сунул ей под нос перепачканные ключи и еще болеe грозно спросил:

– Ответите здесь или препроводить вас в участок?

Дама молитвенно сложила руки и пала на колени перед ошалевшим от такого поворота сыщиком.

– К вашему великодушию взываю! – возопила она. – Не погубите слабую женщину!

Пребывавший на грани паники Платон попытался поднять на ноги каявшуюся ваятельницу, но не справился с шестипудовой тушей.

– Я буду стоять на коленях, пока вы не откажетесь от своих чудовищных подозрений! – завывала мадам Литке.

Ультиматумов Платон не терпел. Собственно, после одного из них, высказанного батюшкой, лучший выпускник историко-филологического факультета и пошел служить в полицию.

– Мои подозрения будут тем серьезнее, чем дольше вы будете отмалчиваться, мадам, – холодно объявил он. – Если не хотите пойти на каторгу, признавайтесь! Только не вздумайте врать. Мне все известно!

Блефовал молодой сыщик умело.

– Бориска рассказал! – прошипела мадам Литке, поднимаясь. – А что такого? Выживший из ума старик вознамерился все свои сокровища Академии передать. Это при живом-то брате и детях! Андре у меня – тюфяк… в смысле – интеллигент: «Это не наше дело!..» Как же, «не наше!..» Но мы Ивана не убивали! Лишь бумаги его просматривали, и еще я с доктором из богадельни договорилась, чтобы, в случае чего, старого дурня вместе с коллекцией передали бы нам под опеку… Мы бы тоже пару картин в музей определили, а нам бы за это графское достоинство…

Мадам Литке мечтательно подняла очи горе, совсем как старуха с разбитым корытом на обложке сборника Пушкинских сказок.

«Ай да Денисов! Ай да сукин сын!» – цитируя поэта, похвалил себя Платон, а в следующий момент оказался притиснутым к пышной груди ваятельницы.

– Не устою! – жарко прошептала мадам Литке на ухо придушенному грандиозными персями сыщику. – Слабость имею к ушастым кавалерам. Вы ведь, сударь, как благородный человек лямор [13] наш в тайне сохраните… и историю с ключами тоже.

Платон рванулся из крепких, что у твоего городового, ручищ, но единственным результатом этого усилия оказалась пара оторванных от сюртука пуговиц. Дама была настроена серьезно.